— С чем — этим? — еле слышно произнесла Леонтина.
— С этим, — с силой сказал он. — И это когда-нибудь надо прекратить. И вот, на другой день после того, как мне пришла эта мысль, я не посмел пойти туда, где мог тебя встретить… Мне было стыдно… И потом… что бы ты сказала? Разве я знаю? Я не хотел, чтобы ты подумала, будто я за тобой бегаю, чтобы с тобою говорить. Ты не захотела бы меня слушать. Наконец, в первые дни и ночи я был как безумный… В этом ты виновата — не так ли? — со всеми твоими страхами… Это мне мешало пойти туда, на улицу, к тебе и рассказать тебе о моей тоске. К счастью, работа помогла мне прийти в себя и сказать себе, что ты сама ко мне придешь.
— Я не хотела приходить, — сказала Леонтина.
— Но ты пришла, — возразил Лампьё. — Я знал, что так будет. Был уверен… так же уверен, как в том, что нахожусь здесь. И ты не можешь себе представить, какое мне это доставляет наслаждение… Вот. Я у тебя не требую немедленного ответа. Подумай… Подумай до завтрашнего вечера… Тебе достаточно будет пройти сюда прямо через булочную.
— А если бы я ответила сейчас? — спросила Леонтина с видимым отвращением.
Лампьё привскочил:
— Тогда должно быть так, как я хочу, — сказал он глухим голосом. И, подтянув свои широкие холщовые штаны, невозмутимо ждал.
Леонтина побледнела. Одно мгновение казалось, что она заговорит; но у нее сдавило горло, и она не в силах была произнести ни звука.
— Ну что же, — спросил Лампьё, — да?..
Он приблизился к ней на шаг… Еще на шаг… Она видела, что он подходит. Он повторил:
— Да?..
Леонтина вдруг заметила, что он обнажен до пояса. Увидела его руки, белый и блестящий торс, плечи и почувствовала стыд, какого она еще никогда в жизни не испытывала — стыд и непреодолимое отвращение… Но было слишком поздно, и когда он прижал ее к себе, она могла только произнести:
— Что еще вы хотите со мной сделать?..
X
На другой день она проснулась в комнате Лампьё, но не с тем чувством, какого он, может быть, желал бы, а с чувством проститутки, которая мечтает об отдыхе и переносит на каждого мужчину в отдельности отвращение ко всем мужчинам вообще и к своему собственному позору. Леонтина огляделась вокруг. К стыду ее примешивалось глубокое унижение, вонзившееся в нее, как жало. Однако Леонтина могла винить только себя за свое падение, настолько низкое, что ей приходилось теперь подчиняться воле Лампьё. Ей не оставалось ничего другого. Напротив, ей надо было стараться примириться с теми горестными последствиями, которые могла иметь вся эта история в результате ее собственной ошибки. Несчастная девушка сознавала, какая тяжкая доля ее ожидает, и ждала новых и новых бед. В самом деле, она уступила Лампьё из боязни, как бы он не возобновил своих прежних угроз и чтобы у него не явилось желание привести их в исполнение. Как могла бы она противостоять этому? Леонтина вспомнила подвал с его побеленными стенами, молчание, царившее в глубине этого подвала, его спертый воздух… Зачем она туда спустилась? Она не помнила. Ей казалось, что она тогда совершенно не в состоянии была управлять своими действиями, точно не она их совершала. Она сохранила обо всем этом лишь обрывки воспоминаний и только по отрывочным впечатлениям могла вспомнить о своем неотступном желании подойти к форточке, наклониться и позвать Лампьё. Это желание и было причиной всего, что произошло потом: оно захватило Леонтину так властно, что как бы слилось с ней, сделалось частью ее самой и совершенно ее обезволило. Даже теперь, в этой комнате, где все напоминало Леонтине об ее падении, она испытывала ощущение, будто перестала быть собой и приобрела облик того другого существа, каким она теперь стала. К этому чувству примешивалось смутное удивление. И действительно, Леонтина была этим новым существом и испытывала какое-то странное отчаяние и жалость к самой себе.
«Вот оно…» — подумала она.
Рядом с ней Лампьё, подавленный усталостью, храпел, забывшись в тяжелом сне. Ах, если бы Леонтина могла, как он, хоть немного отвлечься от раздирающих ее душу мук! Но она не могла… Как она ни старалась не думать о том, что случилось, она все возвращалась к этим мукам — и снова безуспешно пыталась отделаться от них…
«Так… — ежеминутно повторяла бедная девушка. — Так… Ничего не поделаешь…»
Комната, в которой она находилась, была узка и содержалась неопрятно. На полу валялись окурки. Сундук заменял ночной столик, и через окошечко в потолке проникал косой луч, скользящий по полу и освещающий стену резким, ослепляющим светом. Этот свет, наконец, потревожил Леонтину; она повернулась, долгим взглядом посмотрела на Лампьё и закрыла глаза, стараясь ни о чем не думать.
— А-а-а! — протянул Лампьё.
Леонтина инстинктивно отодвинулась от него как можно дальше и, боясь, как бы он не проснулся, притворилась спящей.
— Как? — произнес он сквозь сон. — Что?.. Вы… вы меня ждали? — Он пошевелился, тяжело дыша. — Как? — начал он снова. — Еще… я… не знаю… — И, отделяя одно слово от другого, он произнес еще несколько слов, не имеющих между собой никакой связи и в то же время выражающих ужас.
— Ну, ну, — прошептала Леонтина.
Она слегка встряхнула Лампьё и, стараясь отвлечь его от тех образов, во власти которых он находился, попыталась заставить его припомнить:
— Это я — разве вы не видите?
— Да, — согласился Лампьё.
Он выпрямился, сел на постели и, пристально вглядываясь ей в лицо, спросил не своим голосом:
— Так ты, значит, не спала?
— Нет, не спала, — призналась Леонтина.
Лампьё окинул ее тупым взглядом. Потом пришел в себя и погрузился в тяжелое раздумье.
Леонтина тоже сидела на постели, не спуская глаз с Лампьё, который, казалось, временами совсем забывал о ее присутствии. О чем он думал — трудно было сказать. Но нахмуренные брови говорили об упорной мысли, которая, по-видимому, относилась к Леонтине, потому как он то и дело окидывал ее взглядом, полным подозрения и тоски.
— Разве мы не выйдем? — быстро спросила Леонтина.
Не отвечая, Лампьё встал, надел свои старые туфли, одернул штаны и, подойдя к столу, начал умываться.
Леонтина следила за его движениями. Она смотрела, как он погружает голову в холодную воду, моется, вытирается. Он проделывал все это с какой-то тревожной заботливостью, и было видно, что он напрягает все свое внимание, подобно человеку, не уверенному в себе и преследуемому навязчивой идеей. Однако, выплеснув из таза грязную воду, он сказал:
— Хорошо, пойдем.
И уступил место Леонтине, которая тоже встала и принялась одеваться.
Было, вероятно, около трех часов пополудни. Солнце озаряло комнату ровным и сверкающим светом. Но косые лучи его уже склонялись к западу. Лампьё взглянул на карманные часы, положил их обратно и открыл окно. Отражавшееся на его лице душевное беспокойство порою сменялось выражением грусти и решимости. Но он не высказывал своих мыслей. Он ходил по комнате, останавливался, садился, опять вставал и вновь принимался ходить и, когда приближался к Леонтине, молчаливо сторонился ее. Эта девушка была ему ненавистна. Подозревала ли она это? Лампьё измерял расстояние, разделявшее их, и припоминал весь тот ужас, который пережил. Он видел Леонтину на улице, скользящей вдоль стены… он видел ее в подвале. И все его воспоминания сливались в одно, которое он не мог отогнать.
