«Ладно, — подумала Леонтина, — напрасно я морочу себе голову этим вздором! Неужели полицейский агент станет всю ночь выслеживать через окно прохожих, которых привлекает этот дом. О, какая чепуха!»
Однако чувствуя, что ей не по себе, Леонтина направилась к рынку, чтобы в его туманном движении отвлечься от тягостного впечатления, которого она никак не могла рассеять. Там, среди грохота экипажей и движения толпы, ее тревога несколько ослабела. Ее взгляд останавливался на людях, заботливо расставляющих вдоль тротуаров ящики или корзины. Затем ее внимание направилось на мясные ларьки, тянущиеся справа от нее, где мужчины, согнувшись под тяжестью огромных туш, тащили их к телегам и подвешивали на крюках. Тяжелый, отвратительный запах наполнял воздух. В другом месте, в глубине рядов, торговцы колбасой, салом и жарким отпускали свой товар порциями по 20 су. Возле них стояли очереди, как и возле старухи, наполнявшей супом оловянные миски, которые ей подавали. Леонтина прошла мимо этих людей, занятых едой. Она не была голодна. Время от времени поскальзываясь на каких-то отбросах, она следила за тем, куда ставить ногу. Где-то разгружали огромные возы капусты, где-то салат, дальше — еще какие-нибудь овощи. Свежий запах земли и влаги исходил от возов. Он напоминал аромат огородов с хорошо политыми грядками где-нибудь на окраине города, и Леонтина вспомнила свои воскресенья в предместье, где она навещала своего ребенка и, гуляя с ним по саду, учила его ходить… Тогда она была почти счастлива. Жизнь имела смысл. Леонтина ограничивала себя во всем, чтобы скопить за неделю денег на игрушки, одежду, белье и лакомства для своего мальчика. Боже, сколько любви вкладывала она в эти заботы! Какой радостью, каким умилением переполнялась ее душа! Потом ребенок умер… Его похоронили там, в деревне… И свежий, крепкий запах, который вдыхала Леонтина, пробудил в ней еще и ужасное воспоминание об узкой яме, в которой покоится ее сын. Она мысленно вновь пережила все свое горе. Воскресила в памяти пасмурное, дождливое майское утро в день бедных похорон там, в деревне, где ее никто не знал. Да, это был тот же запах свежевырытой земли, который Леонтина впитала в себя вместе со своими слезами.
Она его не забыла: то был запах сада, приятный и в то же время почти мучительный… Как странно: достаточно было этой ночи, в случайном месте, чтобы Леонтина вернулась к своим личным переживаниям и с поспешной готовностью отдалась своему горю.
Все способствовало этому — ее разрыв с Лампьё, ее страх перед ним, ее мечты, ее ужас… Могла ли она это отрицать? Все эти тягостные переживания оказали на Леонтину свое действие. Они открыли путь к горчайшему отчаянию и так долго ее мучили, что она испытывала какое-то болезненное удовлетворение. И вместе с тем все эти страдания и испытания переполняли ее. Леонтина вела им счет: ей казалось, что больше она не сможет вынести, и в сознании того, что она уже дошла до предела страданий,? она черпала утешение и надежду на лучшие дни.
— Эй, красотка! — услышала она позади себя мужской голос.
Леонтина пошла скорее.
— Ну что же такое случилось?! — произнес голос.
То был пьяный, который, выражая симпатию Леонтине, рассчитывал, что на него обратят внимание и, может быть, пойдут с ним. Но она молчала.
— Как знаешь, — сказал он тогда с неподражаемым достоинством.
Леонтина была уже далеко. Она пересекла рынок и направлялась по улице Тюрбиго, стараясь добраться до булочной, чтобы стеречь вход в нее. Боль, которую она только что пережила, сменилась странной потребностью быть возле Лампьё. Он один был ей нужен в этот момент. Она прощала ему все. Ее влекло к нему… Подойдя к месту стоянки экипажей, загромождавших дорогу, Леонтина услышала, как часы резко пробили половину второго. Она заторопилась, повернула за угол улицы Сен-Дени… Но когда она поравнялась с форточкой, из которой исходил свет, она увидела несколько поодаль стоявшего неподвижно человека, который смотрел на подъезд одного дома… И она узнала Лампьё.
XVIII
— Это что же такое? — сказал он Леонтине. — Опять ты!
— Нужно сейчас же уйти отсюда, — объявила она смущенным и как будто изменившимся голосом.
— Что? — спросил Лампьё.
Он, казалось, не понимал. Однако он последовал за Леонтиной, предоставив ей вести его мимо угрюмых фасадов домов.
— Ты!.. ты!.. — повторял он на ходу. — Ты вернулась… Ага!.. Ты вернулась…
Лампьё почувствовал какое-то мрачное ликование.
— Что вы здесь делали? — спросила Леонтина.
— Это мое дело, — ответил он, помолчав. И добавил: — Ведь могу же я ходить, куда мне нравится, не правда ли?
— Идите… идите же, — молила Леонтина.
Она потащила его за собой в соседнюю улицу, хватая его временами за руку и уверяя, что ей нужно сообщить ему об одном очень важном деле, которое его касается. Лампьё смотрел на нее и с сомнением покачивал головой. Тем не менее он следовал за Леонтиной, которой только это и было нужно.
Когда они вошли в эту улицу, Лампьё остановился.
— Что же это наконец за история? — начал он. — Что это значит?
— Там кто-то следил, — сказала Леонтина.
— Следил?
— Да, следил, — подтвердила она. — Из-за ставней…
Лампьё отшатнулся.
— Э-э, — пробормотал он. — Ты в этом уверена?
Он словно пробудился от тяжелого оцепенения, и в его бегающем взгляде отразилось отчаяние. Это взволновало Леонтину и тотчас же вернуло ей прежнее рвение.
— Дело неладно, — прошептала она. — Несомненно. Я в этом уверена, — и предложила: — Следовало бы покинуть этот квартал.
— Что ты такое болтаешь?
— Я говорю, — продолжала она кротко, — что было бы лучше не оставаться здесь… Вы не думаете?..
— То есть? — недоумевал Лампьё. — Куда же мы денемся?
— Мы уйдем отсюда…
— Нет, — заявил он. — Я не хочу отсюда уходить… Везде будет то же самое. Ты думаешь, это что-нибудь изменит?..
— Однако…
— Нет и нет! — уперся Лампьё. — Если ты уверена, что за ставнями кто-то был, значит, ты его видела. Отвечай… Если ты его видела, почему ты меня об этом не предупредила?..
— Это произошло только сейчас, — пояснила Леонтина. — Я остановилась…
— Перед домом?
— Да, — пришлось ей признаться.
Лампьё закачался и, вперив глаза в Леонтину, замолчал и глубоко вздохнул.
— Оставаться здесь нельзя, — пробормотала она. Она приблизилась к Лампьё.
— За какими ставнями? — спросил он.
— В первом этаже.
— Сыщики! — сказал Лампьё.
Он, казалось, принял внезапное решение. Перестал раскачиваться и внимательно смотрел на Леонтину, стараясь прочесть в ее глазах отразившиеся в них чувства. Она отвернулась, чтобы избежать его взгляда и, ухватившись за Лампьё, сказала с усилием:
