Благодаря стараниям все того же Александра Дюма многие уверены, что герцог Бекингем был благородным человеком.
На самом деле даже стремящиеся быть беспристрастными историки называют Джорджа Бекингема «редкой сволочью». Взяточник, казнокрад, пьяница и к тому же бисексуал – даже у себя на родине он имел такую славу, что английский парламент постоянно требовал его повесить. Чарльз Диккенс в своей «Истории Англии для юных» называет Бекингема не иначе как «несносным». Про убийцу герцога он пишет: «Фелтон объяснил, что лично он не держал зла на герцога, но прикончил его потому, что считал проклятием для страны. Фелтон хорошо рассчитал удар, Бекингем успел воскликнуть: «Разбойник!», выдернуть нож, рухнул на стол и умер». Отмечая, что убийство «не заслуживает никакого оправдания», Диккенс тут же добавляет: «Хотя Фелтон и освободил Англию от одного из самых распутных, презренных и жалких придворных фаворитов, каких ей приходилось терпеть».
Знал ли об этом Дюма? Скорее всего, да. Но ведь по сюжету возлюбленным королевы должен был быть настоящий рыцарь, благороднейший из благороднейших. Таким Дюма или кто-то из его помощников и изобразили Бекингема. Кстати, любовная связь его и Анны Австрийской не доказана. В то же время не доказано и то, что ее не было.
Согласно традиционной версии, костромской крестьянин Иван Осипович Сусанин зимой 1613 года пожертвовал своей жизнью ради спасения царя Михаила Романова. Якобы он завел отряд польских интервентов в непроходимое лесное болото, за что был замучен поляками.
Вот что можно прочесть об этом в Большой Советской энциклопедии: «Сусанин Иван (умер 1613), герой освободительной борьбы русского народа против польских интервентов в начале XVII в. Крестьянин с. Деревеньки, близ с. Домнино Костромского уезда. Зимой 1612–13 С. был взят в качестве проводника отрядом польской шляхты до с. Домнино – вотчины Романовых, где находился избранный на престол царь Михаил Федорович. С. намеренно завел отряд в непроходимый болотистый лес, за что был замучен. Память о С. сохранилась в устных народных сказаниях и преданиях. Его подвиг отражен в художественной литературе и в опере М.И. Глинки «Иван Сусанин». В Костроме установлен памятник С.»
[73].
А вот то же самое только в художественном оформлении (отрывок из романа Петра Полевого «Избранник Божий»):
«…Сусанин спустил ноги с печи, откинул полушубок и глянул прямо и спокойно на незваных гостей.
– Чего вам надо? – спросил он их сурово.
– Чья то деревня? – спросил пан Клуня.
– Бояр Романовых вотчина.
– Домнино?
– Нет, не Домнино, а Деревищи.
Паны переглянулись в недоумении.
– Але же брешешь, пся кровь! То Домнино! – топнув ногою, крикнул пан Клуня.
– Но коли ты лучше меня знаешь, так чего же и спрашиваешь? – спокойно возразил Сусанин.
Паны перекинулись несколькими польскими словами; между тем Сусанин не спускал с них своих умных и острых глаз.
– А где же Домнино? Чи еще далеко? – спросил усатый пан.
«Далось им Домнино, проклятым, – соображал тем временем Сусанин. – Видно, недоброе задумали».
– Далеко ли до Домнина? Слышишь ли, каналья?! – нетерпеливо крикнул пан Клуня, топая ногою.
– До Домнина отсюда еще верст двадцать будет, коли этою дорогою идти! – прехладнокровно отвечал Сусанин, почесывая в затылке.
– А есть ли другая дорога? – вступил опять пан Кобержицкий.
– Как же не быть, есть… Только той дороги вам не найти.
– А ты ту дорогу знаешь? – допрашивал пан Клуня.
– Как мне ее не знать? Вестимо, знаю! Мы и всегда в Домнино по той дороге ездим и ходим. Той дорогой и всего-то будет пять либо шесть верст.
– Одевайся и показывай дорогу! – крикнул нетерпеливый поляк.
Сусанин стоял как вкопанный и молчал, не спуская глаз с Клуни. Тут уж и Кобержицкий не выдержал: выхватил пистоль из-за пояса и приставил в упор к груди Сусанина.
– Ну что ж! – проговорил Сусанин. – Убей, коли любо! Кроме меня, никто здесь не знает этой дороги… Во всей деревне одни старухи да грудные дети…
Кобержицкий опустил пистолет и отошел на два шага от Сусанина вместе с Клуней.
– Ничего с этой скотиной не поделаешь, – сказал он по-польски товарищу. – Надо попробовать его со стороны денег… Нельзя ли подкупить…
– Слушай, ты, – сказал Сусанину Клуня полушутя-полусерьезно. – Ты в наших руках!.. Нас тутэй полсотни. Не покажешь дороги, мы тебя забьем и всех забьем, а фольварек ваш запалим…
– Что ж! Ваша воля.
– А ежели покажешь, то вот погляди, цо у меня в нишени. – И он вынул из кармана горсть серебряной мелкой монеты, среди которой сверкали два золотых червонца.
– Вот это другое дело! – заговорил Сусанин, притворно улыбаясь. А у самого в голове уже созрел весь план действий, и одна только мысль тревожила его: удастся ли ему хоть на мгновение увернуться от проклятых панов, чтобы шепнуть заветное словечко Васе.
Он метнулся к печи, осторожно вынул из нее ухватом два горшка и, поставив на стол, стал кланяться панам. Запах горячих щей и каши магически подействовал на обоих вожаков шайки, порядочно прозябших и проголодавшихся с утра. Они не заставили себя долго просить и, присев к столу, тотчас принялись усердно за щи и за кусок хлеба, которые им отсадил Сусанин от каравая.
– Ах, батюшки! – спохватился вдруг Сусанин. – Кашу-то вам подал, а маслице-то конопляное в чулане! – И повернул от стола к дверям в сени.
– Куда! Куда ты, – спохватился пан Кобержицкий, вскакивая из-за стола. Но пан Клуня удержал его за рукав, шепнув ему по-польски:
– Не бойся, не уйдет! Все входы и выходы заняты нашими молодцами. И дом весь мы осмотрели: он здесь один, куда ж ему уйти. А кашу есть без масла не годится.
Пан Кобержицкий успокоился, а Сусанин вышел в сени и чуть только притворил за собою дверь, как бросился в чулан, нагнулся к кадке с крошевом и шепнул:
