Для «гуманистов» напомним, что потери убитыми обыкновенно исчисляются максимум в одну четверть от общих потерь, а затяжка войны означает, что потери вырастут в арифметической прогрессии в ходе последующих кампаний, так как воевать все равно придется. В качестве характерного примера можно вспомнить осаду Очакова в 1788 году Потемкиным и кровопролитный штурм Измаила Суворовым. Общие потери осаждавших крепость Очаков от болезней и перманентных стычек, изматывающих силы, были куда большими, нежели у штурмовавших крепость Измаил. Значение же этих двух побед несопоставимо.
Так почему не было сделано соответствующего планирования, в смысле передачи главного удара на Юго-Западный фронт? Есть несколько основных причин. Во-первых и в-главных, усиливающаяся зависимость Российской империи от союзников вынуждала русскую Ставку подчинять свои оперативно-стратегические планы давлению со стороны англо-французов. Критическое положение союзников под Верденом побуждало ген. М. В. Алексеева готовить сильный удар против немцев. А по совместительству этот удар вполне мог стать и главным.
Французы категорическим образом отвергли вариант совместного наступления в Венгрию через Галицию (русские) и сквозь Балканы от Салоник (союзники). Начальник Штаба Верховного Главнокомандующего был вынужден искать компромисс между собственными замыслами удара по Австро-Венгрии и удара по Германии, чего так требовали союзники. И в данном вопросе ген. М. В. Алексеев получил всяческую поддержку главкоюза: вопреки всему и вся ген. А. А. Брусилов настаивал на одновременном наступлении всеми тремя фронтами, лишь разделив задачи разных фронтов на главные и второстепенные.
Как представляется, Ставка должна была бы сразу спланировать главный удар на стыке Западного и Юго-Западного фронтов, с передачей резервов и тяжелой артиллерии не только Эверту, но и Брусилову. В этом случае, на наш взгляд, достижение успеха было бы более реальным, нежели совместные действия Западного и Северного фронтов (особенно если учесть, что армиями Северного фронта руководил прекрасный и смелый человек, но бездарный полководец генерал Куропаткин). Возможно, что в этом случае русскому военно-политическому руководству и удалось бы отстоять такой план перед союзниками. По данному вопросу блестяще высказался уже в эмиграции один из участников войны: «Брусиловское предложение давало возможность совершить красивый и победный маневр охвата: по прорыве линии противника у Луцка идти на Ковель и, обходя болотистое Полесье, двигаться на Брест-Литовск, охватывая таким образом германские силы, противостоящие Эверту. Но прорыв у Луцка надо было произвести не двумя, а двенадцатью армейскими корпусами, усиливши Брусилова за счет Куропаткина и Эверта. А дать Брусилову десяток корпусов значило бы ослабить силу того удара (пресловутый «Южный поход»), которого так желало Всесоюзное совещание. Обход через Будапешт был отвергнут, охват через Ковель был бы опротестован Парижем – остается лишь лобовой удар, то есть второй план генерала Алексеева с незначительной поправкой генерала Брусилова»
[19].
Во-вторых, все-таки генерал Михаил Васильевич Алексеев не был гением. Он был лучшим стратегом Российской империи начала XX столетия, но, возможно, что он и также не видел особой разницы между врагами. По крайней мере – кардинальной разницы, – ведь излюбленная англичанами стратегия непрямого действия не имела распространения в России, где военачальники привыкли к выдающемуся качеству русских войск и их численности. Под влиянием союзников в России также утвердилось убеждение, что «стратегия размена» есть одна из выгоднейших форм ведения войны. А уж в том, что у Антанты солдат куда больше, нежели у Центрального блока, сомневаться не приходилось.
В-третьих, это хорошо рассуждать сейчас, глядя с высоты прошедшего времени на ошибки предков. А что было думать и делать тогда, в далеком 1916-м? Военная машина любого государства подразумевает наличие структур, которые занимаются аналитикой в отношении опыта войны, дабы приспособить его к сиюминутным нуждам и поставить себе на вооружение. Эти структуры именуются Генеральным штабом. Так вот, в России подавляющее большинство генштабистов находились в Действующей армии, и потому они не могли полноценно заняться обобщением хода военных действий. Более того, Главное Управление Генерального Штаба в годы Первой мировой войны занималось вопросами обеспечения Действующей армии, а не своими прямыми обязанностями. И это – итог деятельности русского военного ведомства на протяжении десятилетия после русско-японской войны 1904–1905 годов.
Кажется, что в таком случае можно было бы собрать нужных людей в военном ведомстве. Но и само военное министерство представляло собой сверхбюрократическую, косную структуру, вследствие чего оно и было отстранено Ставкой Верховного Главнокомандования от военного планирования во всех сферах. Добавим еще, что в России «наверху» традиционно не принято прислушиваться к мнению и суждению «низов». В таких случаях поступают просто: «под сукно». Так что никакие рационализаторские предложения по управлению войсками и вопросам стратегии и оператики не могли дойти до военных «верхов». Достаточно вспомнить, что выдающийся российский военный ученый, «русский Клаузевиц», ген. А. А. Свечин, бывший уже до войны видным военным теоретиком, по собственной инициативе попросился из Ставки в строй. Наконец, повторимся еще раз, в Российской империи того периода не оказалось высокопоставленного военного гения, способного в одиночку встать наперекор всей закосневшей от времени военной машине: потому-то и тогда вздыхали о «белом генерале» – М. Д. Скобелеве.
Проще говоря, некому было подсказать генералу от инфантерии Михаилу Васильевичу Алексееву того, что ныне является очевидным. К решению важнейшей проблемы, как обычно, подошли традиционно: наступать там, где нас больше и где угодно господам союзникам.
Таким образом, в конечном итоге директива Верховного Главнокомандующего о предположениях Главнокомандования относительно предстоящего наступления от 11 апреля за № 2017 гласила, что главный удар будут наносить армии Западного фронта. Армии Северного и Юго-Западного фронтов оказывают содействие, нанося удары с надлежащей энергией и настойчивостью, как для производства частных прорывов в оборонительной линии противника, так и для поражения находящихся против них сил неприятеля. И все-таки эта директива впервые предусматривала одновременное стратегическое наступление всех трех русских фронтов от Балтики до Карпат.
Понятно, что при обозначении на ударных участках прорывов масштабного успеха, противник начинал общее отступление на всем Восточном фронте, подобно тому, как отходили русские в 1915 году, и тогда уже все русские армии всех трех фронтов переходили к общему наступлению. Следовательно, стратегическое наступление признавалось как главное средство успеха в кампании 1916 года, тем более что русская Ставка рассчитывала сломить сопротивление неприятеля уже в Галиции и Польше. Это последнее означало, что после глобального поражения вооруженных сил противника последует окончание войны, и для этого не нужно будет «походов» на Берлин и Вену. Разработанный план наступления, по характеристике военного историка, был смелой, передовой мыслью для того времени: «Однако ее осуществление на практике упиралось в нерешительность, в боязнь наступления, проявлявшуюся у главнокомандующих Эверта и Куропаткина, и безволие Алексеева, допустившего [впоследствии] торг о сроке наступления и его неоднократное откладывание; план одновременных ударов оказался разрушенным»
[20].
