Что мы могли предпринять в создавшейся ситуации? Я был на Бендлерштрассе и был скомпрометирован уже одним только этим фактом. В любой момент могло появиться гестапо. Мы решили ничего не предпринимать, просто оставаться наготове и дать отпор, если за нами придут.
В нашем доме было оружие – револьверы и автоматы. Мы зарядили их и стали ждать развития событий. Но только ничего не произошло.
Летом светает рано. И вот после долгих часов мучительного ожидания раздался стук в дверь. Мы приготовили оружие.
– Войдите! – крикнул я.
Это оказался муж нашей экономки.
– Извините, господин доктор, – заговорил он, – но у нас там внизу эсэсовец. – Мы насторожились. – Да, – продолжил он, – это брат моей жены, он в отпуске, только что приехал с фронта. Не могли бы мы взять бутылку вина, чтобы отметить его счастливое возвращение?
Еще никогда я не отдавал бутылку вина с такой радостью. Но мы все-таки не отправились спать и продолжили пить шампанское. Кто знает, быть может, нам больше никогда не доведется попробовать сей восхитительный напиток.
Утром 21 июля я решил выяснить, что происходит, и пошел к дому Попица. Возле дома я встретил его дочь, которая была вся в слезах. Она сказала, что рано утром отца арестовали.
Я понял, что следующая очередь моя, но подумал, что следует вести себя как ни в чем не бывало. Это вызовет меньше всего подозрений. И я отправился в «Люфтганзу» в свой кабинет. Я позвонил Штауффенбергу, назвавшись вымышленным именем. Его секретарь Делия Циглер сообщила, что полковник убыл по делам службы.
Часы шли, а я все еще оставался на свободе. Спустя два дня – в воскресенье – я пошел навестить Тротта. Он знал, что моя работа в «Люфтганзе» позволяет мне пользоваться армейским разрешением ездить туда, куда я захочу. С ним был Биленберг. Они потребовали, чтобы я покинул Берлин, пока еще существует такая возможность. Еще Тротт сказал, что я должен «поведать миру о том, чего мы хотели достичь и почему потерпели неудачу».
Я согласился, но хотел, чтобы Тротт поехал вместе со мной. Тот отказался – не мог оставить семью. Позже он был арестован и убит. На следующий день – в воскресенье 24 июля – я вылетел в Мадрид. У меня не было никаких трудностей с выездом из Германии.
2. Работа Герделера в тюрьме
Самая удивительная черта взаимоотношений, установившихся между Герделером и его тюремщиками, заключается в том, что они побудили его исследовать проблему будущего управления государством при нацизме. Его биограф Герхард Риттер отметил, что, хотя Герделер в заключении не проявлял словоохотливости, его желание затянуть действие, вдаваясь на допросах в мельчайшие подробности и составляя памятные записки, отвечало желанию Кальтенбруннера показать Гитлеру экстенсивную природу бунта против правительства. Об этом говорили в беседах с Генрихом Френкелем многие оставшиеся в живых офицеры. Эта ситуация стала еще более определенной, когда некоторые интеллектуалы из СД, такие как Олендорф и доктор Мёдинг, решили «выдоить» из жертвы, прежде чем казнить ее за участие в заговоре, полезные для себя идеи. Ряд других пленных, таких как Шуленбург и Попиц, использовались для этой же цели. В конце 1944 года официальные лица, в основном представлявшие министерство внутренних дел Гиммлера, встретились в Ванзее, чтобы обсудить административные реформы, предложенные именитыми узниками. Дискуссии были продолжены в Лихтерфельде. Работы пленных удостоились высокой оценки, после чего Мёдинг и Олендорф, уже готовые отказаться от «услуг» Герделера, уговорили Кальтенбруннера отложить казнь Попица, чтобы дать ему возможность еще поработать.
Очевидно, люди, затеявшие эту работу, верили, что в будущем станут управлять Германией. Давление, которое они оказывали на Герделера, чтобы получить как можно больше полезных советов, вполне могло быть следствием идеи, что в какой-то момент Гиммлер и СС оттеснят Гитлера от управления рейхом. Тем не менее нам представляется, что и Гиммлер, и Кальтенбруннер знали немного, а может быть, и вообще ничего, о том, что происходило в камере Герделера. Существует мнение, что на определенном этапе Гиммлер рассматривал возможность использования шведских связей Герделера для начала мирных переговоров. Предписание СС использовать Герделера поступило из III отдела РСХА (Deutsche Lebensgebiete). Он должен был дать подробные ответы на специальный вопросник из тридцати девяти пунктов, составленный специально для него и Попица доктором Мёдингом. Герделер завершил работу 3 января. Она состояла из восьмидесяти семи страниц машинописного текста. Попиц написал шестьдесят шесть страниц. За этим заданием было дано следующее. Попиц трудился над экономическими и административными проблемами, связанными с переходом от военной к мирной экономике, а Герделер занялся перспективными финансовыми реформами. В течение недели он надиктовал восемьдесят две страницы текста и 9 января закончил работу. Его следующий труд прерывается в середине предложения на шестьдесят первой странице. Должно быть, его увели на казнь, не позволив довести мысль до конца и поставить точку. Олендорф, хотя и был виновен в зверских убийствах населения в Польше, несомненно, являлся интеллектуалом. Он понимал, что в диктаторском государстве, в котором молчит пресса, выявлять настроения людей должна служба безопасности. При демократическом строе с этой задачей успешно справляется пресса. Именно по этой причине он стремился узнать во всех подробностях, что Герделер, как представитель заговора, действительно думал. Герделер ничего не имел против того, чтобы поделиться с ним своими мыслями. Однако в беседе с Генрихом Френкелем сын Герделера, доктор Р. Герделер, подчеркнул, что, по его мнению, как и по мнению его сестры – известного историка, Герделер, выполняя задание тюремщиков, все же не позволял себе выражаться свободно и излагал свои взгляды в весьма урезанном виде.
Ответы Герделера на вопросник Мёдинга предлагают разумный баланс между государственным планированием и местным самоуправлением, причем местным властям предоставляется обширное поле для деятельности. В одном пункте Герделер заявляет, что по некоторым вопросам он должен отличаться от Попица, а затем, несомненно посмеиваясь про себя, добавляет: «Если, как я предполагаю, западным державам в 1945 году придется сдаться, будет и безответственно, и невозможно медлить с претворением в жизнь этих мероприятий только потому, что еще не завершена стадия планирования». Можно допустить, что он был также ироничен, говоря о Польше, которую знал особенно хорошо, следующее: «В Польше национальное самосознание и гордость всегда были необычайно сильны и даже агрессивны. Все будет зависеть от того, окажется ли возможным дать им нужный простор к востоку от границы рейха. Если это произойдет, а именно таковой определенно должна быть цель, я уверен, что такая Польша для обеспечения безопасности против Советского Союза обратится к рейху и будет искать с ним тесные контакты».
Обсуждая другие проблемы, он отдает приоритет строительству жилья, а не учреждений, также подчеркивает необходимость заботы о больных и нетрудоспособных. При этом он добавляет, возможно с иронией, что для этого одной администрации недостаточно – должны быть созданы «новые ценности». Там, где были уничтожены театры и концертные залы, следует приспособить уцелевшие общественные помещения. В части жилья он отдавал предпочтение жилым домам с садовыми зонами, децентрализации больших городских районов, созданию специальных промышленных зон. Много написано о необходимости избежать стандартизации проектирования.
