Предисловие
Мифология символа
Хоть мы навек незримыми цепями
Прикованы к нездешним берегам,
Но и в цепях должны свершить мы сами
Тот круг, что боги очертили нам.
Все, что на волю высшую согласно,
Своею волей чуждую творит,
И под личиной вещества бесстрастной
Везде огонь божественный горит.
В. Соловьев.
Символ — понятие чрезвычайное многогранное, многозначное, полисемантичное; как писал Юрий Лотман, «слово „символ“ одно из самых многозначных в системе семиотических наук». А Алексей Лосев отмечал: «Понятие символа и в литературе и в искусстве является одним из самых туманных, сбивчивых и противоречивых понятий». Вполне вероятно, что «сбивчивость» понятия символа, упомянутая Лосевым, проистекает из множества дефиниций и интерпретаций символа, зачастую противоречащих друг другу. К трактовке символа как универсального феномена человеческой культуры обращались и Платон, и Эмпедокл, и Дионисий Ареопагит, и средневековые схоластики; из сравнительно недавних примеров такого обращения можно упомянуть течение символизма в европейском и русском искусстве, метафизический символизм отца Павла Флоренского, культурологический символизм Эрнста Кассирера, психологическую парадигму символа-архетипа Карла Густава Юнга и «мифологическую парадигму» Мирчи Элиаде и Рене Генона.
Один из основоположников символизма в русском искусстве Вячеслав Иванов писал: «Символ только тогда истинный символ, когда он неисчерпаем и беспределен в своем значении, когда он изрекает на своем сокровенном (иератическом и магическом) языке намека и внушения нечто неизглаголемое, неадекватное внешнему слову. Он многолик, многосмыслен и всегда темен в последней глубине. Он — органическое образование, как кристалл. Он даже некая монада, — и тем отличается от сложного и разложимого состава аллегории, притчи или сравнения… Подобно солнечному лучу, символ пронизывает все планы бытия и все сферы сознания и знаменует в каждой сфере иное назначение. Поистине, как все нисходящее из божественного лона, и символ… „знак противоречивый“, „предмет пререканий“».
Дорога к постижению природы символа нелегка и неспешна, поскольку сказать о символе все, исчерпать его суть через серию определений заведомо невозможно; кроме того, у символа свой язык («язык намека и внушения», а не рационально-логического суждения); символ един и целостен, он возникает и проявляется сам, а не конструируется по сознательному волеизъявлению; символ нечто «знаменует» и откуда-то (по Иванову — «из божественного лона») «нисходит», а потому, как знаменующий нечто, которое всяк волен понимать по-своему, символ есть сгусток противоречий и естественно становится «предметом пререканий».
Вячеслав Иванов понимал символ как объективную сущность, универсальный феномен, этакий «кирпичик» мироздания, комбинация которых образует своего рода символический алфавит, или миф; в этом алфавите скрыта сокровенная мудрость, подлинная история и подлинное естествознание. Символ наличествует в природе вещей, которая, в свою очередь, есть отражение иной, высшей реальности, знаменующее высшее бытие. Иначе говоря, символ — «окно в Вечность» (А. Белый). Эта трактовка символа восходит к «мифологическим религиям» древних, к учениям гностиков и орфиков, к пифагореизму и платонизму (как не вспомнить знаменитый спор «натуралистов» и «конвенционалистов» в платоновском диалоге «Кратил»); современный вариант этой трактовки дал Рене Генон: «Подлинным основанием символизма является соответствие, связующее вместе все уровни реальности, присоединяющее их один к другому и, следовательно, простирающееся от природного порядка в целом к сверхъестественному порядку. Благодаря этому соответствию вся Природа есть не что иное, как символ, то есть ее подлинное значение становится очевидным, только если она рассматривается как указатель, могущий заставить нас осознать сверхъестественные или „метафизические“ истины — метафизические в действительном, подлинном смысле слова; в этом и состоит „сущностная функция символизма“…»
Символ можно назвать «воспоминанием об опыте». Этот опыт безусловно персонифицирован — будь то на уровне отдельной личности, сообщества или целого народа, целой культуры; алфавита символов, единого для всех народов и всех культур, не существует. Чем глубже, чем пронзительнее этот опыт, тем значимее символ. «Материальную» форму последний может обретать в образе, звуке, слове, действии, вещи — во всем, что существует в физической действительности.
Чем ближе по времени символ пережитому опыту, тем яснее и отчетливее его смысл, тем громче и мощнее его голос. Соответственно чем дальше он отстоит по времени от пережитого опыта, тем туманнее становится его смысл, тем глуше и загадочнее делается его голос.
В эволюции символа можно выделить три стадии. Первая стадия — понимание: те, кто не переживал «первоначального» опыта, получают возможность приобщиться к нему через объяснение хранителей древней мудрости, причем непременным условием истинности этого объяснения служит «непрерывность» хранителей — знание передается от наставника к ученику, последний со временем сам становится наставником и передает это знание своему ученику, и так далее. Вторая стадия — интерпретация, она возникает в тот момент, когда нарушается принцип неразрывности. Истинное, сакральное знание оказывается утраченным, уступает место профаническим толкованиям и домыслам, первоначальный опыт начинает представляться чем-то мифическим (не мифологическим!). Тем не менее, на этой стадии символ все еще воспринимается как «духовный инструмент» постижения реальности. Наконец, третья стадия — забвение: символ умирает, сохраняя лишь археологическую, этнографическую ценность, превращается, по меткому выражению Х.Э. Сирлота, из объективной сущности в «статью энциклопедии».
Впрочем, символы достаточно часто переживают возрождение; правда, возрождаются они уже в относительно новом качестве, зачастую теряя все корреляция со своими «прообразами». Примером подобного возрождения символов может служить современный оккультизм, основанный идеологически именно на «воскрешенных» символах. Эти символы используются в современном контексте практически безотносительно к изначальному опыту, их породившему. Они обладают собственной энергией, собственной ценностью, собственной идентичностью, однако ни в коей мере не могут претендовать на «наследование» древней сакральной силы.
Символ — высшая форма знания, и потому он предельно абстрактен, предельно, концентрированно условен; означающим в нем, если воспользоваться терминологией Ф. де Соссюра, выступает некий элемент действительности, а означаемым — трансценденция. Именно поэтому «графической формой» символов чаще всего выступают простейшие начертания (точка, линия) и геометрические фигуры (круг, квадрат, треугольник). Предельно условны и графические прикладные символы, обозначающие специальные понятия в различных областях знаний: это, прежде всего математические символы (знаки сложения, вычитания, умножения, деления и пр.), знаки математической логики, астрономические и астрологические символы, топографические знаки, музыкальная нотация и др. Абстрактность символа — необходимое условие его бытования в «символическом качестве»: ведь только через абстрагирование от действительности возможно достичь приобщения к сокровенному знанию.
