— Такова жизнь, — пожал плечами Бурлаков, —
это диалектика. Всегда кто-то оказывается съеденным. Раз есть хищники, должны
быть и жертвы.
— Закон джунглей, — усмехнулся Горохов, —
выживает сильнейший.
— Вы сегодня настроены меланхолично. Идемте к машине.
Становится холодно.
— Наше правительство могло бы наградить этих ребят.
Хотя бы посмертно, — негромко заметил Горохов.
— А за что? Чем мотивировать награждение? Достаточно
того, что мы знаем об их мужестве. А семьи получат приличные пенсии.
— Вы циник?
— Сентиментальность нынче не в моде. Мы победили и
остались в живых. Все остальное — альтруизм, морализирование. Мы были
альтернативой греху. И мы победили. Потому что дрались за правое дело.
— Нет, — убежденно сказал Горохов, —
альтернатива греху — служение дьяволу, полковник. Грешник — верует. В Бога.
Грешит, но верует. И оттого он — с Богом. А мы с вами… Вы в Бога верите? Вот и
я тоже. И оттого мы не с Богом.
Тогда с кем? То-то… — И, разорвав конверт на мелкие
кусочки, Горохов бросил обрывки в реку и зашагал, сильно хромая, к машине.
— Подождите! — крикнул озадаченный
Бурлаков. — Тогда почему Бог допускает подобную альтернативу?
Горохов повернул голову, подумал немного и сказал:
— Может, потому, что он оставляет людям право выбора?
И зашагал дальше.
Вступление
— На выход, — раздался громкий голос, и он легко
поднялся. Сокамерники молча смотрели ему вслед.
Длинный коридор, лязг тюремных дверей, следующий коридор.
Привычные крики надзирателей. Привычные возгласы конвоиров. Еще один коридор.
Еще одна дверь.
— Стоять. Руки за спину, — еще одно напоминание.
Они вошли в комнату. Сидевшие за столом двое офицеров мрачно
посмотрели на вошедшего. Конвоир тяжело дышал за спиной. Офицеры ждали
привычного рапорта. Но он упрямо молчал. Наконец один из них спросил:
— Чего молчишь, Счастливчик? Язык проглотил?
— Жду, чего вы мне скажете, — усмехнулся он, нагло
глядя в глаза офицерам.
Они переглянулись — Свободен, — сказал один из них
конвоиру.
Тот молча вышел из комнаты. Один из сидевших за столом был в
форме полковника, другой — подполковника. Полковник, отпустивший конвоира,
покачал головой и сказал своему заместителю:
— Знает ведь все заранее. Их «почта» лучше нашей
работает.
— Кончай темнить, начальник, — усмехнулся заключенный, —
если бы даже я не знал, то уже давно бы догадался. Моя бумага к вам пришла.
Правильно?
— Правильно, Счастливчик, все правильно. Твои дружки
тебе срок скостили.
Бумага пришла о твоем освобождении. Вместо положенных десяти
срок тебе сократили до четырех. С учетом твоего предварительного заключения мы
тебя обязаны сегодня отпустить. У тебя есть какие-нибудь вопросы?
У заключенного была приятная внешность: коротко подстрижен,
волевой подбородок, несколько вытянутые скулы, нос с небольшой горбинкой, голубые
глаза. Он улыбнулся еще раз, демонстрируя свои прекрасные зубы. И отрицательно
мотнул головой.
— Жалобы у тебя какие-нибудь есть, претензии всякие или
просьбы? — прохрипел подполковник.
— Нет. Здесь прямо настоящий курорт был.
— Курорт, — повторил, багровея,
подполковник, — попадешь ты еще раз к нам… Я тебе курорт устрою.
— Это вряд ли, подполковник, — засмеялся
заключенный, — нас два раза подряд в одну и ту же колонию не посылают.
Боятся, что мы вашу паству совращать будем. Ты ведь порядки знаешь.
— Пошел вон, — разозлился подполковник.
Заключенный повернулся, чтобы выйти, когда его остановил
полковник.
— Документы и свои вещи получишь у Воронова. Ты знаешь,
куда идти. На улице тебя ждут твои дружки. На двух машинах приехали. Сам Крот
пожаловал, твой бывший компаньон.
— Это не самая приятная новость, — улыбнулся
заключенный.
— Иди ты… — встрепенулся начальник колонии, грязно
выругавшись и добавив еще несколько отборных выражений, и вдруг сказал с
неожиданной злостью:
— Жаль, конечно, что тебя так быстро выпустили. Но
ничего, Россия большая, может, еще свидимся.
Заключенный, уже не спрашивая разрешения, толкнул дверь
ногой, выходя из кабинета. Офицеры посмотрели друг на друга.
— И таких подонков выпускают на волю, — зло
прошипел подполковник. — О чем все они там думают, ничего не понимают. Он
же самый настоящий бандит. Ему всегда везет. В прошлый раз ничего доказать не
смогли, поэтому десять лет дали.
А вообще он давно свою «вышку» заслужил. Он уже столько
вооруженных ограблений планировал, в трех сам участие принимал. В последнем
двоих офицеров убили, а он как бы ни при чем.
— Недаром и кличка у него — Счастливчик, —
неприятно усмехнулся полковник, — он всегда сухим из воды выходит.
Думаешь, я не знаю, кто у нас в прошлом месяце твоего сексота прирезал? Его
работа. Он нашу агентуру за версту чует. Но ничего доказать не смогли. А это
ведь по его наводке мужика убили, я точно знаю.
— И о чем они только в Москве думают, — снова
повторил подполковник, — таких бандитов досрочно отпускают, а потом
говорят, что борются с преступностью. Он ведь лучший медвежатник в стране.
Говорят, любой замок на спор открыть может.
— Везде одно и то же, — махнул рукой
полковник, — мы здесь понемногу берем, они по-крупному в Москве. Все
прогнило. Думаешь, его за хорошие глазки из колонии досрочно выпускают? Как бы
не так. Кто-то там хорошие бабки взял.
Такие, что нам и не снились. Ты знаешь, кто мне звонил,
чтобы я подписал бумагу о его досрочном освобождении? И не поверишь, даже если
скажу. Пришлось подписать, ну его к лешему. Без него спокойнее будет.
Подполковник сокрушенно вздохнул. И непонятно было, отчего
он вздыхает. То ли оттого, что кто-то умудряется брать гораздо большие деньги,
чем они, или потому, что опять вспомнил об отпущенном Счастливчике. Начальник
колонии не стал уточнять. В конце концов они избавлялись от этого беспокойного
заключенного, с которым всегда были только одни неприятности. Счастливчик
принципиально не платил никому в колонии, справедливо полагая, что лучше
платить высокому начальству совсем в другом месте. И этим разлагал других
заключенных. В любом случае полковник был рад избавиться от такого опасного
субъекта и мысленно уже навсегда вычеркивал его из своей жизни.
Автомобиль мягко затормозил, останавливаясь рядом с другим
автомобилем.
