Смолин слушал речь старика с вежливой улыбкой на губах и
бросал Любови такие взгляды, точно приглашал ее возразить отцу Немного
смущенная, она сказала:
— А все-таки, папаша, в большинстве купеческое сословие
необразованно и дико...
— Н-да, — утвердительно кивнув головой, молвил Смолин. — К
сожалению, — это печальная истина... А в обществах вы ни в каких не участвуете?
«Ведь у вас тут много разных обществ...
— Да, — вздохнув, сказала Любовь. — Но я как-то в стороне от
всего живу...
— Хозяйстве! — вставил отец. — Вон сколько разной дребедени
у нас... требуется содержать всё на счету, в чистоте и порядке...
Он самодовольно кивнул головой на стол, уставленный
серебром, и на горку, полки которой ломились под тяжестью вещей и напоминали о
выставке в окне магазина. Смолин осмотрел всё это, и на губах его мелькнула
ироническая улыбка. Потом он взглянул в лицо Любови; она в его взгляде уловила
что-то дружеское, сочувственное ей. Легкий румянец покрыл ее щеки, и она внутренно
с робкой радостью сказала про себя:
«Слава богу!..»
Огонь тяжелой бронзовой лампы как будто ярче засверкал в
гранях хрустальных ваз, в комнате стало светлей.
— А мне нравится наш старый, славный город! — говорил
Смолин, с ласковой улыбкой глядя на девушку, — такой он красивый, бойкий...
есть в нем что-то бодрое, располагающее к труду... сама его картинность
возбуждает как-то... В нем хочется жить широкой жизнью... хочется работать
много и серьезно... И притом — интеллигентный город... Смотрите — какая дельная
газета издается здесь... Кстати — мы хотим ее купить...
— Кто это — вы? — спросил Маякин.
— Да вот я... Урванцов, Щукин.
— Это — похвально! — ударив рукой по столу, сказал старик. —
Пора им глотку заткнуть — давно пора! Особенно Ежов там есть... пила такая
зубастая... Вот его вы и приструньте! Да хорошенько!..
Смолин снова бросил Любови улыбающийся взгляд, и вновь ее
сердце радостно дрогнуло. С ярким румянцем на лице она сказала отцу, внутренне
адресуясь к жениху:
— Насколько я понимаю Африкана Дмитриевича, он покупает
газету совсем не для того, чтобы зажать ей рот, как вы говорите...
— А куда ее? — спросил старик, пожав плечами. — Одно
пустозвонство и смута от нее... Конечно, ежели деловой народ, сам купец
возьмется в ней писать...
— Издание газеты, — поучительно заговорил Смолин, перебивая
речь старика, — рассматриваемое даже только с коммерческой точки зрения, может
быть очень прибыльным делом. Но помимо этого, у газеты есть другая, более
важная цель — его защита прав личности и интересов промышленности и торговли...
— Вот я и говорю, — ежели сам купец будет руководствовать
ей, газетой, тогда — она нужна...
— Позвольте, папаша, — сказала Любовь. Она чувствовала
потребность высказаться пред Смолиным; ей хотелось убедить его, что она понимает
значение его слов, она — не простая купеческая дочь, тряпичница и плясунья.
Смолин нравился ей. Первый раз она видела купца, которым долго жил за границей,
рассуждает так внушительно, прилично держится, ловко одет и говорит с ее отцом
— первым умником в городе — снисходительным тоном взрослого с малолетним.
«После свадьбы уговорю его свозить меня за границу...» —
вдруг подумала она и, смутившись от этой думы, забыла то, что хотела сказать
отцу. Густо покраснев, она несколько секунд молчала, вся охваченная страхом,
что это молчание Смолин может истолковать нелестно для нее.
— Вы, за разговором, совсем забыли предложить гостю вина...
— нашлась она после нескольких неприятных секунд молчания.
— Это твое дело: ты хозяйка... — возразил отец.
— О, пожалуйста, не беспокоитесь! — живо воскликнул Смолин.
— Я ведь почти не пью...
— Ой ли? — спросил Маякин.
— Уверяю вас! Иногда рюмку, две, в случае утомления,
нездоровья... А вино для удовольствия — непонятно мне. Есть другие
удовольствия, более достойные культурного человека...
— Барыни, что ли? — подмигнув, спросил старик. Смолин
взглянул на Любовь и сухо сказал ее отцу:
— Театр, книги, музыка... Любовь так вся и расцвела при его
словах. А старик исподлобья посмотрел на достойного молодого человека,
усмехнулся остренько и вдруг выпалил:
— Эх, двигается жизнь-то! Раньше песик корку жрал, — нынче
моське сливки жидки... Простите, любезные господа, на кислом слове... слово-то
больно уж к месту! Оно — не про вас, а вообще...
Любовь побледнела и с испугом взглянула на Смолина... Oн
сидел спокойно, рассматривая старинную солонку-ковчежец, украшенную эмалью,
крутил усы и как будто не слыхал слов старика... Но его глаза потемнели, и губы
были сложены как-то очень плотно, отчего бритый подбородок упрямо выдался
вперед.
— Так, значит, господин будущий фабрикант, — как ни в чем не
бывало заговорил Маякин, — триста тысяч целковых, и — дело твое заиграет
пожаром?
— Через полтора года я выпущу первую партию товара, который
у меня оторвут с руками, — с непоколебимой уверенностью сказал Смолин и
уставился в глаза старика твердым, холодным взглядом.
— Стало быть: торговый дом Смолин и Маякин и — больше
никаких? Тэк-с... Поздно мне будто бы новое дело затевать, а? Надо полагать,
что уж давно для меня гробик сделан, — ты как думаешь про это?
Вместо ответа Смолин несколько секунд смеялся сочным, но
равнодушным и холодным смехом, а потом сказал:
— Э, полноте...
Старик вздрогнул при смехе его и пугливо отшатнулся чуть
заметным движением корпуса. После слов Смолина все трое с минуту молчали.
— Н-да-а...— сказал Маякин, не поднимая низко опущенной
головы. — Надо подумать об этом... надобно мне подумать...— Потом, подняв
голову, он пристально осмотрел дочь и жениха и, встав со стула, сказал угрюмо и
грубо: — На минуточку я отойду от вас в кабинетишко к себе...
И ушел, тяжела шаркая ногами, согнув спину, опустив
голову...
Молодые люди, оставшись один на один, перекинулись
несколькими пустыми фразами и, должно быть, почувствовав, что это только
отдаляет их друг от друга, оба замолчали тяжелым и неловким, выжидающим
молчанием. Любовь, взяв апельсин, с преувеличенным вниманием начала чистить
его, а Смолин осмотрел свои усы, опустив глаза вниз, потом тщательно разгладил
их левой рукой, поиграл ножом и вдруг пониженным голосом спросил у девушки:
— А...— извините меня за нескромность! — должно быть, в
самом деле тяжело вам, Любовь Яковлевна, жить с папашей... ветхозаветен он у
вас и — простите черствоват!
Любовь вздрогнула и взглянула на рыжего человека
благодарными глазами, говоря ему:
— Нелегко, но я привыкла... У него есть свои достоинства...
