Тарас улыбнулся в лицо отца приветливой и теплой улыбкой и
задумчиво сказал ему:
— Таким вот я и помню вас, веселым, живым... Как будто вы за
эти годы ничуть не изменились!..
Старик гордо выпрямился и, ударив себя кулаком в грудь,
сказал:
— Я — никогда не изменюсь!.. Потому — над человеком который
себе цену знает, жизнь не властна!
— Ого! какой вы гордый...
— В сына пошел, должно быть! — с хитрой гримасой молвил
старик. — У меня, брат, сын семнадцать лет молчал из гордости...
— Это потому, что отец не хотел его слушать...— напомнил
Тарас.
— Ладно уж! Богу только известно, кто пред кем виноват...
Он, справедливый, скажет это тебе, погоди! Не время нам с тобой об этом теперь
разговаривать... Ты вот что скажи — чем ты занимался в эти годы? Как это ты на
содовый завод попал? В люди-то как выбился?
— История длинная! — вздохнув, сказал Тарас и, выпустив изо
рта клуб дыма, начал, не торопясь: — Когда я получил возможность жить на воле,
то поступил в контору управляющего золотыми приисками Ремезовых.
— Знаю!.. Три брата, — всех знаю! Один-урод, другой — дурак,
а третий скряга...
— Два года прослужил у него, — а потом женился на его
дочери... — хрипящим голосам рассказывал Маякин.
— Так. Неглупо...
Тарас задумался и помолчал. Старик взглянул на его грустное
лицо.
— С женой, значит, хорошо жил... — сказал он. — Ну что ж?
Мертвому — рай, живой — дальше играй!.. Не так уж ты стар... Давно овдовел?
— Третий год...
— А на соду как попал?
— Это завод тестя...
— Ага-а! Сколько получаешь?
— Около пяти тысяч...
— Кусок не черствый! Н-да-а! Вот те и каторжник!
Тарас взглянул на отца твердым взглядом и сухо спросил его:
— Кстати-с чего это вы взяли, что я в каторге был?
Старик взглянул на сына с изумлением, которое быстро
сменилось в нем радостью:
— А — как же? Не был? О, чтоб вам! Стало быть — как же? Да
ты не обижайся! Разве разберешь? Сказано — в Сибирь! Ну, а там — каторга!..
— Чтобы раз навсегда покончить с этим, — серьезно и
внушительно сказал Тарас, похлопывая рукой по колену, — я скажу вам теперь же,
как всё это было. Я был сослан в Сибирь на поселение на шесть лет и всё время
ссылки жил в Ленском горном округе... В Москве сидел в тюрьме около девяти
месяцев — вот и всё!
— Та-ак! Однако — что же это? — смущенно и радостно бормотал
Яков Тарасович.
— А тут распустили этот нелепый слух...
— Уж подлинно-нелепый! — сокрушился старик.
— И очень насолили мне однажды...
— Но-о? Неужто?
— Да... Я начал свое дело
Внимательно слушая беседу Маякиных, упорно разглядывая
приезжего, Фома сидел в своем углу и недоумевающе моргал глазами. Вспоминая
отношение Любови к брату, до известной степени настроенный ее рассказами о
Tapace, он ожидал увидать в лице его что-то необычное, непохожее на
обыкновенных людей. Он думал, что Тарас и говорит как-нибудь особенно и одевается
по-своему, вообще не похож на людей. А пред ним сидел солидный человек, строго
одетый, очень похожий лицом на отца и отличавшийся от него только сигарой.
Говорит он кратко, дельно, о простых таких вещах, — где же особенное в нем? Вот
он начал рассказывать отцу о выгодности производства соды... В каторге он не
был, наврала Любовь!
Она то и дело появлялась в комнате. Ее лицо сияло счастьем,
и глаза с восторгом осматривали черную фигуру Тараса, одетого в такой
особенный, толстый сюртук с карманами на боках и с большими пуговицами. Она
ходила на цыпочках и как-то всё вытягивала шею по направлению к брату. Фома
вопросительно поглядывал на нее, но она его не замечала, пробегая мимо двери с
тарелками и бутылками в руках.
Случилось так, что она заглянула в комнату как раз в то
время, когда ее брат говорил отцу о каторге. Она замерла на месте, держа поднос
в протянутых руках, и выслушала всё, что сказал брат о наказании, понесенном
им. Выслушала и — медленно пошла прочь, не уловив недоумевающе-насмешливого взгляда
Фомы. Погруженный в свои соображения о Тарасе, немного обиженный тем, что никто
не обращает на него внимания и еще ни разу не взглянул на него, — Фома перестал
на минуту следить за разговором Маякиных и вдруг почувствовал, что его схватили
за плечо. Он вздрогнул и вскочил на ноги, чуть не уронив крестного.
— Вот — гляди! Вот Маякин! Его кипятили в семи котлах, а он
— жив! И богат! Понял? Без всякой помощи, один — пробился к своему месту! Это
значит Маякин! Маякин — человек, который держит судьбу в своих руках... Понял?
Учись! В сотне нет такого, ищи в тысяче... Так и знай: Маякина из человека ни в
чёрта, ни в ангела не перекуешь...
Ошеломленный буйным натиском, Фома растерялся, не зная, что
сказать старику в ответ на его шумную похвальбу. Он видел, что Тарас, спокойно
покуривая свою сигару, смотрит на отца и углы его губ вздрагивают от улыбки.
Лицо у него снисходительно довольное, и вся фигура барски гордая. Он как бы
забавлялся радостью старика...
А Яков Тарасович тыкал Фому пальцем в грудь и говорил:
— Я его, сына родного, не знаю, — он души своей не открывал
предо мной... Может, между нами такая разница выросла, что ее не токмо орел не
перелетит черт не перелезет!.. Может, его кровь так перекипела, что и запаха
отцова нет в ней... а — Маякин он! И я это чую сразу... Чую и говорю: «Ныне
отпущаеши раба твоего, владыко!..»
Старик дрожал в лихорадке ликования, точно приплясывал, стоя
пред Фомой.
— Ну, успокойтесь, батюшка! — сказал Тарас, неторопливо
встав со стула и подходя к отцу. — Сядем...
Он небрежно усмехнулся Фоме и, взяв отца под руки, повел к
столу...
— Я в кровь верю! — говорил Яков Тарасович. — В ней вся
сила! Отец мой говорил мне: «Яшка! ты подлинная моя кровь!» У Маякиных кровь
густая, никакая баба никогда не разбавит ее... А мы выпьем шампанского! Выпьем?
Говори мне... говори про себя... как там, в Сибири?
И снова, точно испуганный и отрезвленный какой-то мыслью,
старик уставился в лицо сына испытующими глазами. А через несколько минут
обстоятельные, но краткие ответы Тараса опять возбудили в нем шумную радость.
Фома всё слушал и присматривался, смирно посиживая в своем углу.
— Золотопромышленность, разумеется, дело солидное, — говорил
Тарас спокойно и важно, — но все-таки рискованное и требующее крупного
капитала... Очень выгодно иметь дело с инородцами... Торговля с ними, даже
поставленная кое-как, дает огромный процент. Это совершенно безошибочное
предприятие... Но — скучное. Оно не требует большого ума, в нем негде
развернуться человеку, человеку крупного почина...
