«С 1648 года владения Гогенцоллернов были весьма существенными, на одном уровне с Виттельсбахами, Веттинами и Вельфами, но все-таки еще не с Габсбургами. Но они состояли из пяти географически отделенных земельных массивов, двух больших и трех более мелких, и только Магдебург граничил непосредственно с Бранденбургом» (С. Хаффнер).
Далее Гогенцоллерны более или менее осознанно начинают сборку Прусского государства. В 1660 году Восточная Пруссия освобождается от власти Польши (опять-таки не столько собственными усилиями, сколько благодаря шведско-польской войне), а в 1700 году курфюрст Бранденбургский становится королем Пруссии.
[17] С этого момента все его земли становятся королевством Пруссия.
«Фридрих Вильгельм I, «наш величайший внутренний король», из собрания унаследованных им земель сделал не просто государство, а именно самое строгое, наисовременнейшее и наиболее продуктивное военное государство своего времени. (…) В этом деле соучаствовал дух времени – дух разума, государственного благоразумия, который тогда царил по всей Европе и благоприятствовал такому искусственному государству разума, как Пруссия; да, он стремился как раз к такому образцовому государству» (…) Суровое государство разума, грубо выстроганное, без шарма Австрии, без элегантности Саксонии, без самобытности Баварии; можно так сказать: государство без особенностей. И все же, говоря на прусском жаргоне: «в нем кое-что есть». Эта классическая Пруссия не пробуждает никакого восторга, если глядеть на нее снаружи, скорее антипатию, но во всяком случае она вызывает уважение» (С. Хаффнер).
Пруссия в свое время явила собой необычное государство дисциплины, подчиненности, военных упражнений, правильного чиновничества, лояльной аристократии, неподкупной, просвещенной и гуманной юрисдикции, одинакового для всех без исключения права, безукоризненного аппарата управления, требующего самоотверженности пуританства, отмеченного печатью кальвинизма и протестантства, и космополитического стремления к межконфессиональной свободе вероисповедания. Великий конгломерат идей, созданный четырьмя очень непохожими правителями, представлялся под понятием короны и территории в качестве единого целого. Пруссия характеризовалась тем, что она в отличие от сплоченных по национальному признаку стран должна была породить образующие и поддерживающие государство нормы поведения и существовала лишь благодаря им, и что она обладала никогда не отрицавшейся дифференциацией, и в качестве противовеса ей развила грубо наглядный принцип авторитарности. Не было никакой прусской народности, никакого преимущества «коренного» народа, никакого единого диалекта, никакого доминирующего фольклора. Многообразное как раз можно рассматривать в качестве существенного, даже если тем самым подчеркивается связующая и нивелирующая власть короны и государственной организации. Однако власть повелевала не по историческому или династическому праву, а, наоборот, исходя из способности к функционированию государственного целого, из достижений правящей династии, подчиненных институций и слоев народа. Государство определилось через поручения, которые оно давало каждому, кто в него включался и действовал для него. Оно предвещало насильственный экономический, социальный и культурный прогресс на базе всеобщего стремления к достижениям. Отрицание стремления к достижениям оно наказывало как угрозу своему существованию. Оно требовало тотального признания, абсолютного подчинения и готовности к служению. Оно соглашалось на свободы, поскольку они были основаны в государстве, внутри конфессионального и национального многообразия. Пруссия несла новые взгляды на общество, особенно славянскому меньшинству». А. Лубос. «Немцы и славяне».
В XVIII столетии Пруссия под руководством Фридриха Великого с переменным успехом сражалась против всей Европы, в начале следующего века пережила катастрофу Иены, но сумела восстановиться – и вновь, не столько собственными заслугами, сколько за счет гибели в России наполеоновской Великой армии.
Возвышение Пруссии в 1860-х годах связано с прославленными именами Бисмарка и Мольтке (старшего), и вот здесь уже нет никаких оговорок. За счет таланта своих генералов, стойкости войск, блестящего политического руководства, высокого качества администрирования Пруссия добилась гегемонии в германском мире, превратив Австро-Венгрию в своего младшего партнера.
«И в это мгновение своего величайшего триумфа – тогда этого не видел никто, а ныне может увидеть каждый – Пруссия начинает умирать. Она покорила Германию; теперь же она порабощается Германией. Основание империи, несмотря на все меры предосторожности Бисмарка, оказалось (если смотреть на это событие из Пруссии) величественной формой устранения от дел» (С. Хаффнер).
После военных побед над Данией, Австрией и Францией Пруссия, ставшая Германией, должна была превратиться в легитимную «старую империю», подобную Российской или Австрийской.
Но для этого ей не хватало, во-первых, колониальных владений, а во-вторых, исторического опыта управления империей. В результате Германская империя столкнулась с жестким противоречием: ее промышленность к 1910-м годам претендовала на первое место в мире, ее интеллектуальный потенциал, по-видимому, занимал это первое место, ее систему военного и гражданского образования копировал весь мир, но ее механизмы управления носили откровенно устаревший характер и требовали личной гениальности монарха и канцлера империи, а недостаточность колониальных владений не позволяла сбрасывать социальные напряжения через «экспорт человеческого капитала».
Не будет преувеличением сказать, что Германия попалась в одну из нетривиальных «ловушек развития»: уровень ее промышленности и культура населения значительно превысили возможности государства к разумному управлению этой промышленностью и этим населением.
Это делало ситуацию в Германии неустойчивой. В стране образовались два антагонистических управляющих класса – юнкерский и грюндерский. Их лидеры видели впереди великую Германию, но юнкеры опирались при этом на сухопутную армию и традиционный «прусский дух», а грюндеры – на Германскую империю, ее «сумрачный гений» и военно-морской флот. Юнкеры видели Германию сильнейшей европейской державой, что подразумевало повторное сокрушение Франции и войну с Россией. Грюндеры грезили о мировом господстве, что означало войну с Англией и в перспективе с Соединенными Штатами.
В управляющей позиции к противоречию между классами находился германский император, но для Вильгельма Второго задача уравновешивания германской внешней и внутренней политики оказалась неразрешимой.
