Песок на склоне Большой Багамской банки хранил память о сильном придонном течении, которое оставило после себя знаки ряби – песчаные рифели. Я легко определил направление течения. На него указывал короткий и крутой склон песчаной ряби. Течение было направлено сверху вниз по склону банки. В тот момент, когда я рассматривал знаки ряби, течение почти не чувствовалось, но по мере нашего продвижения вверх по склону оно стало усиливаться. Я подумал, что течение могло быть вызвано приливом. Пятидесяти оборотов главного двигателя стало не хватать, чтобы справиться с течением. Я дал восемьдесят оборотов. «Тинро-2» медленно полз над пологим песчаным склоном. Вдоль дна неслась поземка из мелкого белого песка. Течение срывало песчинки с места и тащило их вниз по склону. На моих глазах песчаная рябь начала размываться и вместо ребристого, словно стиральная доска, грунта возникло совершенно гладкое дно, точь-в-точь как на материковом склоне Африки. В отношении скорости придонных течений оба района оказались похожими, но на этом сходство американского и африканского материковых склонов и заканчивалось.
Неожиданно перед подводным аппаратом возникла отвесная стена. Я едва успел дать задний ход, чтобы не врезаться в нее. Капитан Суров крикнул в мой адрес несколько крепких слов. Я стал более внимательно смотреть за обстановкой. Мы медленно всплывали. В иллюминатор я видел очень крутой, почти отвесный, склон, сложенный пористым известняком. Поверхность известняка была бугристая, вся в ямочках. Это были следы растворения, накопившиеся за многие тысячи лет. К выступам известняка прикрепились различные животные, отчего склон стал похож на цветной ковер. Несильное течение слегка шевелило длинные «кнуты» (горгонарии), и «ковер» казался живым. Наряду с горгонариями на склоне было много губок в форме чаши (кубок Нептуна), мшанок, похожих на мелкоячейные сеточки, опутывающие камни, актиний, хищно раскрывающих свои щупальца. Живых мадрепоровых (с известковым скелетом) кораллов я пока не видел. Как завороженный смотрел я на красочный ковер, который словно загипнотизировал меня. Из этого состояния меня вывел истошный крик Сурова: «Стой! Назад! В грот едем!»
Я бросил взгляд в верхний иллюминатор: прямо над нами была отвесная стена, уходящая неизвестно куда. Был ли в ней грот, я не успел разглядеть. Суров, не дожидаясь моих действий, мгновенно переключил управление на главный пульт и резко дал реверс горизонтальному винту. Аппарат сначала затормозил на месте, а потом медленно, словно нехотя попятился назад, выходя из-под нависающей стены. Когда опасность миновала, капитан еще раз отчитал меня за невнимательность и больше уже не доверял мне управление подводным аппаратом.
Мы благополучно всплыли до глубины 90 метров, не упуская из виду крутую известняковую стену. Фотоавтомат Игоря Данилова сделал последний снимок, прежде чем кончился запас пленки, рассчитанный на полтора часа. «Тинро-2» перевалил через бровку склона и вышел на пологую песчаную равнину, среди которой поднимались огромные губки, громоздились округлые известняковые глыбы, бывшие когда-то живыми кораллами-мозговиками. На некоторых из них поселились небольшие мозговички, рисунок которых напоминал человеческий мозг. Я вспомнил, что в определителе такие кораллы назывались меандрина меандритес. Кое-где я заметил «головки с дырочками» – кораллы поритес лютеа. Видимость на этой глубине была уже достаточная, чтобы уверенно отличить живые кораллы от мертвых. Несмотря на голубоватую дымку было заметно, что живые кораллы имеют желтовато-коричневый оттенок, в то время как огромные отмершие мозговики, на которых они поселились, были мертвенно-серыми. Я еще раз посмотрел на глубиномер, вспомнив наставление Марлена Павловича Аронова: 85 метров. Это была наибольшая глубина обитания живых мадрепоровых кораллов на Большой Багамской банке. Кораллы словно пионеры-переселенцы проникли на недоступные другим их сородичам глубины и в условиях недостаточной освещенности сумели там выжить.
Едва мы отошли от бровки уступа, как прямо на нас понесся бешеный поток воды, словно ударивший из брандспойта. Капитан резко увеличил обороты винта. Аппарат сильнее завибрировал, но по одной и той же картинке за иллюминатором я понял, что мы вперед не двигаемся, а стоим на месте. Капитан все добавлял обороты: сто… сто пятьдесят… двести… Мы стояли на месте! Перед моим иллюминатором торчала одна и та же серовато-лиловая губка, и мы никак не могли проплыть над ней. Будто нечистая сила Бермудского треугольника схватила «Тинро-2» когтистой лапой и не хотела выпускать наверх. Лоб капитана покрылся испариной. При работе двигателя в форсированном режиме напряжение аккумуляторной батареи очень быстро падало. Аппарат дрожал, рычал, но не трогался с места.
– Черт возьми! Гайдроп! – вдруг воскликнул Суров.
Я не сразу понял, в чем дело.
– Гайдроп отдался, – уже спокойнее объяснил капитан. – Гляжу на счетчик троса якоря-гайдропа, а он показывает, что весь трос вытравлен. Видимо, якорь-гайдроп между камней заклинило.
Якорь-гайдроп – это тяжелая чугунная гиря.
Теперь нужно было думать, как выбраться из довольно-таки неприятного положения. Проще всего, конечно, было обрезать якорь-гайдроп специальным механическим ножом. Капитан оставил этот вариант на самый последний случай, если не удастся вытащить якорь из расщелины. Операцию по освобождению «Тинро-2» из подводного плена он проделал мастерски. Дав задний ход, капитан включил лебедку гайдропа и стал выбирать слабину троса. Подводный аппарат постепенно подтягивался к гайдропу и, наконец, оказался над ним. Капитан продолжал работать задним ходом, стараясь вытащить якорь из щели между камнями, что ему, в конце концов, удалось сделать. Освобожденные, мы ринулись наверх. «Тинро-2» к немалому изумлению команды «Ихтиандра», наблюдавшей за всплытием, вылетел из пучины океана, как пробка из бутылки шампанского.
С тех пор (а прошло уже больше 40 лет) я достаточно уважительно отношусь к рассказам о загадочном Бермудском треугольнике, НЛО и прочих загадочных природных явлениях.
Ну, а кроме испуга, который мы пережили, подвергшись весьма реальной опасности застрять на краю Большой Багамской банки, мы получили и совершенно точный ответ на тот вопрос, который поставил перед нами начальник рейса: мы застряли как раз на той глубине, на которой появились первые кораллы-мозговики – 85 метров. Именно между двумя кораллами вида поритес лютес и заклинило якорь-гайдроп нашего подводного аппарата. Вот так экстремальное событие помогло узнать наибольшую глубину распространения мадрепоровых кораллов в Карибском море, чего до нашего погружения точно никто не знал. Попутно я определил, что раньше, видимо, когда уровень океана был ниже и глубина внешнего края Большой Багамской банки была меньше, мадрепоровые кораллы проникали ещё ниже по склону банки, по крайней мере, до сегодняшних 90 метров. Таков был тот небольшой, но конкретный вклад в морскую биологию, который удалось сделать по итогам моего погружения на Большую Багамскую банку.
В общегеографическом плане погружение было также весьма информативным. Подводные ландшафты американского и африканского материков разительно различались между собой, особенно донные песчаные ландшафты. Жизнь на песчаных грунтах возле Америки на глубинах 150–205 м была значительно беднее, чем на тех же глубинах неподалеку от Африки. Никаких скоплений донных и придонных рыб в «американском» секторе Атлантического океана на широте 20° и в помине не было, в то время как в «африканском» секторе океана на тех же глубинах и широтах мы наблюдали такие скопления рыб, которые могли иметь промысловое значение. Причиной таких различий была разница в течениях и продуктивности океанских вод. Холодное Канарское течение, богатое биогенными веществами, эффект которого был усилен апвеллингом, создавало условия для размножения множества микроводорослей, служивших пищей зоопланктону, которым в свою очередь питались рыбы. Напротив, к американским берегам с юга подходили прозрачно-синие теплые воды Северного Пассатного и Флоридского течений, бедные биогенными элементами. Всё, что они могли дать – это красочные ковры на крутых подводных известняковых склонах, состоящие из губок, мшанок, актиний, горгонарий. Подобно оазисам в бедной пустыне, их было приятно лишь созерцать. Но как гласит поговорка: «Хоть видит око, за зуб неймёт». А вот стаи рыб, которые могли бы наполнить тралы промысловых судов, без устали плодились не у берегов Америки, а на другой стороне Атлантики, у берегов Африки, в водах Канарского течения.
