– А ты ныряй быстрее в глубину, – посоветовал обеспечивающий водолаз.
Так я и сделал. Прыгнув в воду, я быстро нырнул и пошел в глубину. Течение вдруг ослабело. Чем ближе я подходил к грунту, тем спокойнее становилась вода. Мой глубиномер показывал 25 м. Я покрутил головой и заметил Данилова. Подплыв к нему, я показал ему, что я рядом, и он сделал пальцами «колечко» – все в порядке.
Мы были в мире кораллов и водорослей. Риф был похож на зеленый луг, среди которого, словно драгоценные камни, поднимались кораллы: изящные «розетки» – акропоры, толстые ветвистые поциллопоры, мозговики, действительно похожие на мозг человека. Данилов что-то собирал на дне. Я готов был схватить оранжевую веточку, но тут меня за руку тронул Данилов и жестом показал: нельзя! Я отдернул руку. Это был, как я потом узнал, жгучий коралл миллепора.
Мы плыли с Даниловым, любуясь нежной коричнево-зеленой цветовой гаммой рифа. На нашем пути возникло причудливое сооружение природы: со дна как будто торчали сложенные в мольбе кисти двух человеческих рук. Лишь голубой цвет выдал тайну: перед нами был солнечный коралл гелиопора из отряда восьмилучевых кораллов. Заметив поодаль огромный мозговик, мы поплыли к нему. Наверху его, как девочка на шаре с картины Пикассо, изящно изогнулась веточка поциллопоры. Вокруг этого кораллового букета сновали маленькие рыбки хромисы.
Я не заметил, как пролетело время, отпущенное нам запасом воздуха в аквалангах. Данилову уже пора было выходить наверх, так как он успел «съесть» часть своего воздуха, пока я менял акваланг. Он показал мне на свой манометр: у него оставалось 20 атмосфер. Стрелка моего манометра стояла на цифре «30». Данилов показал большим пальцем кверху. Я понял. Данилов начал всплывать; я последовал за ним, следуя за своими же пузырями воздуха.
Погружение с аквалангом дало мне дополнительные доказательства того, что банка Сая-де-Малья на самом деле является погруженным коралловым атоллом. Действительно, на «подкове», где мы погружались, я увидел живые мадрепоровые кораллы. Значит, вал, проходящий по периферии банки, на самом деле был погруженным полукольцевым коралловым рифом, разорванным лишь в южной части. Следовательно, всю банку можно было считать погруженным коралловым атоллом, ибо весь риф находился под водой. Средняя глубина рифа была 25 м.
По некоторым признакам я сделал вывод, что риф медленно уходил под воду. Эта тенденция читалась по соотношению кораллов и водорослей. Водорослей было явно больше, а это свойственно как раз погружающимся рифам. Кораллы на банке Сая-де-Малья были обречены. Те немногие колонии, которые еще жили на рифе, не успевали надстроить его в высоту, чтобы компенсировать прогибание дна океана. Тектоника одерживала верх над биологической продуктивностью.
Наступила моя очередь погружаться в подводном аппарате. Задача погружения определилась сама собой: коль скоро риф уходит под воду, отмирающие кораллы должны создать толщу коралловых известняков. Я хотел определить их толщину, или, как говорят геологи, мощность, а также посмотреть, с какими породами граничат эти известняки (я помнил, что Джордж Шор не смог этого сделать геофизическим методом).
Из литературы я знал, что на тихоокеанских атоллах Эниветок и Бикини были пробурены скважины, которые больше километра прошли в отложениях рифового комплекса. Я мог, как геолог на суше, осмотреть геологический разрез на крутом склоне банки Сая-де-Малья и «отбить» границы различных пород.
«Север-2» капризничал: у него выходил из строя то один, то другой агрегат. Это было неудивительно для экспериментального рейса да еще в тропиках. Вода в океане нагрелась до 28 градусов, в ангаре жара была невыносимая. «Север-2» перегрелся и получил «тепловой удар». Группа обслуживания ставила подводному аппарату «холодные примочки».
«Север-2» все-таки починили. В погружение на северный склон банки Сая-де Малья отрядили Игоря Данилова и меня. Капитан подводного аппарата Олег Донец по моей просьбе «посадил» «Север-2» на глубине 50 м, где, по моей прикидке, должен был находиться край погруженного кораллового рифа. Но когда я взглянул в иллюминатор, то увидел, что живых кораллов на этой глубине уже нет. Вместо них со дна поднимались маленькие кустики с круглыми листочками. Это были халимедовые водоросли. Хотя рифостроящие кораллы могут проникать в глубину до 100 метров (на Большой Багамской банке – 85 м), но здесь, видимо, условия обитания были неблагоприятны для них. Нижний край живого рифа располагался на глубинах 40–45 м. Это первое наблюдение было для меня очень важным, так как позволяло провести границу между кораллами и известковыми водорослями на карте подводных ландшафтов.
Мы начали спускаться в глубину. Чем глубже мы шли, тем меньше становилось известковых водорослей. Постепенно они уступали место горгонариям, губкам и морским лилиям. Лилии сидели почти на каждом выступе серого ноздреватого камня. Я стал внимательно разглядывать этот камень, припорошенный, словно снегом, белым песочком. Это был, без сомнения, коралловый известняк. На глубине 230 метров нам встретился луциан, который, отвесив нижнюю челюсть, уставился на подводный аппарат. Эта рыба, охранявшая свою территорию, была последней; больше нам ни одной рыбы не встретилось.
Склон становился все круче и круче. На самом его изломе поселились черные морские лилии, плавно изогнувшиеся под напором сильного течения. Внезапно дно провалилось куда-то вниз, и передо мной разверзлась бездна.
– Что впереди? – с тревогой в голосе спросил Олег Донец.
– Дна не вижу, – ответил я, – сплошная темнота.
– Секунду ждать, включаю эхолот, – сказал Донец.
Тотчас зачиркало перо портативного эхолота «Язь». Выходящая из-под пера лента осталась нетронутой электрической искрой.
– Что за дьявольщина, – забеспокоился Донец. – Куда девалось дно? Сквозь землю что ли провалилось? Эхолот ничего не показывает.
– Может быть, усиление добавить?
– Усиление на пределе. Надо дать фазировку.
С фазировкой «Язь» мог нащупать дно на расстоянии 80 метров под аппаратом.
– Пишет! – воскликнул Донец.
Действительно, перо стало искрить возле самого нижнего края бумаги, на которой появилась тоненькая черная линия. Значит, от аппарата до дна по вертикали было 80 метров. Получалось, что «Север-2» прыгнул с края рифа, словно летающий лыжник с трамплина, и завис на одном горизонте, а склон резко ушел вниз.
– Олег, давай развернемся иллюминаторами к склону, – предложил я, – а то ничего не видно.
– Нет, нельзя, – ответил капитан. – Мы можем не успеть отработать назад и врежемся в скалу. Пойдем по касательной, левой скулой к склону.
Он развернул аппарат влево и стал осторожно спускаться вниз на одних вертикальных винтах. Минут через десять Данилов в левый иллюминатор увидел склон. Ступенчатый и длинный, как Потемкинская лестница в Одессе, склон уходил вниз. Данилов наудачу сделал фотоснимок через иллюминатор. В правый иллюминатор ничего не было видно, и я перебрался к левому. Сидя голова к голове, мы с Игорем каждый одним глазом смотрели вниз.
