Я видел лишь несомненные следы недавней линьки самцов – старые панцири. Они валялись то тут, то там, словно кости на месте побоища. Все данные били в одну точку: самцы камчатского краба линяют именно зимой. Ясно стало и другое: общее количество крабов возле южной оконечности Камчатки по-прежнему невелико. Видимо, урон, нанесенный озерновскому стаду крабов нерациональным промыслом, был столь велик, что оно еще не восстановилось. Я стал свидетелями самого начала процесса возрождения этого стада. Это был и грустный, и обнадеживающий результат подводных наблюдений. Мне довелось самому убедиться, с каким трудом природа залечивает нанесенные ей раны.
Мы продвигались на север, а за нами шла поздняя камчатская весна. Её дыхание ощутили не только люди, но все живое, что плавало в воде возле неприютных берегов Камчатки, летало над ними или ползало по дну. По велению могучего инстинкта продолжения рода, крабы неудержимой лавиной двинулись на прогревшиеся мелководья. На их пути лежали промерзшие за зиму линзы холодной придонной воды. По нашим измерениям в середине мая температура воды на глубине 80 м была минус 1,4°. Вода не замерзла только потому, что она была соленая. Чтобы добраться до теплых мелководий, крабам нужно было пройти 70 километров через эту ледяную воду. Хотя никаких препятствий на их пути не было – дно полого повышалось к берегу – сама цифра «70» внушала уважение. Это расстояние, как от Москвы до Сергиева Посада, которое электричка проходит за полтора часа, крабам нужно было преодолеть за полторы-две недели.
Особенно трудно было самкам, отягощенным икрой. Один из наших наблюдателей стал свидетелем трогательной сцены. Крупный самец, заметивший едва ковылявшую икряную самку, подхватил ее «на руки» и понес к берегу. Вот так кавалер!
В первых числах июня настало время, когда галечная отмель, располагавшаяся на глубинах около 20 метров, стала для крабов чем-то вроде дворца бракосочетания. Наш небольшой исследовательский трал приносил пробы, в которых было примерно поровну самцов и самок; самки были либо без старой икры, либо уже с новой.
Мы решили спустить «Тинро-2», чтобы посмотреть, что происходит в крабовом «дворце бракосочетания». Начальник рейса напутствовал меня такими словами:
– Посмотришь, как распределяются на дне крабы в период нереста. Трал дает обобщенную картину. Нам нужны детали, они очень важны.
На спуск подводного аппарата ушла четверть часа. На дно сели удачно, вода почти не замутилась. Но видимость была неважной, всего метра три. Я посмотрел в иллюминатор: все дно было усеяно валунами и галькой. Камешки были кругленькие, гладенькие, будто лежали не на дне Охотского моря, а на пляже в Адлере. Вдруг меня осенило: «Это и есть пляж – только древний, затопленный морем!» Я стал прикидывать в уме, как он мог образоваться: «конец ледникового периода, отступившее от берегов море, береговая линия находится далеко к западу от современной, там где сейчас глубина 20 метров. Потом образуется галечно-валунный береговой вал, ледники тают, уровень моря повышается, береговая линия отступает на восток, а древний береговой вал, сглаженный волнами, остался на прежнем месте». На этом древнем пляже я теперь и находится.
Осмотревшись, я с удивлением обнаружил, что крабов нет и в помине. «Как же так, – подумал я. – У них сейчас нерест, в трале крабов много, а я их не вижу?» Я протер глаза: нет крабов! Единственное, что я видел – гроздья колониальных асцидий.
– Прибавь оборотов, капитан, – попросил я Гирса. – Тут ничего интересного нет.
Но не успели мы проплыть и полсотни метров, как я вскрикнул:
– Стой! Крабов – туча!
Передо мной шевелился живой ковер из панцирей и ног. Настоящего каменистого дна не было видно – «дном» были крабы. Они сидели на дне парами, самцы с самками. Подводный аппарат спугнул их. Крабы бросились наутек и долго бежали впереди аппарата. Наконец, они нашли верное решение – свернули в сторону. Некоторые молодые самцы стали бросаться на подводный аппарат с поднятыми клешнями. Сбитые гидродинамической волной, они падали на спину, сверкая ярко-белым абдоменом.
Мы сбавили скорость, поднялись повыше над грунтом. Теперь крабы беспокоились меньше и убегали от нас только тогда, когда «Тинро-2» подходил к ним почти вплотную, метра на полтора. Я заметил, что на «свадьбе» крабов царила удивительная гармония: все крабы сидели строго попарно. Всем дамам хватало женихов. Лишь один раз я заметил старую одинокую самку в сильно обросшем балянусами панцире, рядом с которой не было самца. Она притаилась в развалах крупного галечника, покрытого кустиками мшанок и асцидий. Мне стало жалко её. «Может быть, найдется какой-нибудь зрелый самец, который захочет во второй раз вступить в брак?» – подумал я.
Некоторые самки готовы были начать линьку, и самцы держали их клешнями за клешни, чтобы помочь скинуть старый панцирь. Картина, которую я наблюдал, была классической, как описано в трудах ученых – знатоков крабового промысла.
Я вспомнил, о чем мне говорил начальник рейса и предложил капитану переместиться в носовой отсек:
– Будем вместе считать крабов.
В руках у меня был микрофон, и я записывал на магнитофон все, что видел. Считал каждого краба поштучно. Порой крабов было так много, что я едва успевал записывать. Потом мы перешли к подсчету крабов за пятиминутные интервалы времени. «Девяносто крабов справа в полосе два метра», – сообщил Гирс свои подсчеты. Я продублировал его сообщение на магнитофон и записал свои цифры: «девяносто две штуки в полосе два метра в поле зрения левого иллюминатора». Получилось, что в полосе шириной четыре метра за пять минут мы увидели 182 краба! Подводный аппарат двигался со скоростью пятьдесят оборотов в минуту, или пол-узла. Путем несложного подсчета, я установил среднюю плотность крабов на дне: три штуки на двух квадратных метрах. Потрясающая плотность! Разница между двумя районами (юг и середина Западной Камчатки) была огромной, на два порядка. Мы поняли, что значит полноценный промысловый район в сравнении с истощенным районом.
«40 крупных самцов, 40 самок, 12 непромысловых самцов; всего 92 краба», – была моя следующая запись. Это значило, что количество крабов не уменьшалось. Повсюду на нашем пути попадались обрывки старых панцирей. Мне показалось странным, что целых панцирей почти не было. Чаще всего я видел когти и абдомены. «Что между ними общего?» – напряженно соображал я. И вдруг догадка мелькнула в моем мозгу: «Они несъедобны!» Те же слова я произнес вслух.
– Кто несъедобен? – отреагировал капитан.
– Когти и абдомены, – ответил я.
– Ну и что? – все еще не понимал Гирс, к чему я клоню.
– Всё остальное крабы, по-видимому, съедают вскоре после линьки, – развивал я свою гипотезу. – Им же нужен кальций для построения новых панцирей.
– Как куры клюют скорлупу яиц, – провел аналогию капитан.
– Пожалуй, только в этом куры и крабы похожи. Крабы жуют свой старый панцирь, а что не могут прожевать – оставляют. Вот почему все дно усыпано когтями и абдоменами.
– Ловко получается: почти безотходное производство.
