Получив с танкера топливо, продовольствие и пресную воду, мы пошли на юг почти точно по меридиану. Погода быстро менялась: от «курильских» метелей к «японским» дождям, пассатным ветрам и, наконец, к почти полному штилю тропической зоны. С 47-го градуса северной широты (Курилы) «Одиссей» опустился на 20-й градус, перейдя северный тропик. В тропиках погода стояла замечательная: тихая и солнечная. Ярко-синий океан размеренно дышал, широкая грудь его медленно и невысоко вздымалась; это были длинные пологие волны зыби – отголосок далекого шторма из «ревущих сороковых» южного полушария.
Члены экипажа сгорали от нетерпения, ожидая первого погружения подводного аппарата. На всякий случай готовили и акваланги, так как глубина 22 м, как мы рассчитывали, позволит вести и водолазные работы. Задолго до подхода к цепи подводных гор включили эхолот и начали промер глубин. Андрей Яровой и я посменно несли круглосуточную вахту. Каждые пятнадцать минут один из нас отмечал на ленте эхолота глубину и наносил её на карту. Перед рейсом на «Одиссее» установили спутниковую систему навигации норвежской фирмы «Симрад», которая через каждый час или два выдавала нам точное место нахождения судна. Поэтому карта глубин у нас получалась довольной точной (по меркам середины 1980-х годов, когда еще не было систем навигации «Глонаcс» и GPS).
Время шло, а перо самописца эхолота всё чиркало искоркой возле нижнего края бумажной ленты: 5150, 5100, 5070 … Глубина была чудовищно большой, около пяти километров! Мы никак не могли обнаружить подводную гору «22» в том месте, где ей положено было быть. «Гора – не иголка, – утешали мы с Андреем друг друга, – найдем». Не верилось, что «Одиссей» мог проскочить мимо огромной, десяти миль в радиусе, подводной горы. «Это всё равно, что мимо Москвы на машине проскочить и не заметить города, – думал я. – Размеры примерно одинаковые». Интуитивно я чувствовал, что мы топчемся где-то возле «окружной дороги», только не знал, с какой стороны находимся и куда нужно повернуть.
К нам в промерную рубку то и дело кто-нибудь заглядывал. Спрашивали: «Ну, как? Нашли гору?» Заглянул старший помощник капитана Скорик, посмотрел на ленту эхолота и сказал: «Не там ищем. Думаю, надо подвернуть к норд-осту». И ушел в ходовую рубку дать команду вахтенному штурману. Я пошел вслед за ним.
– Похоже, карта врёт, – покачал головой вахтенный штурман. – Давно составлена карта, координаты, должно быть, определяли по счислению.
– Верно, – согласился старший помощник, – по методу счисления ошибиться на 10 миль в открытом океане ничего не стоит.
«Одиссей» стал ходить переменными курсами, подкрадываясь к подводной горе, как охотник к дичи. Через три часа поисков линия дна на ленте эхолота поднялась выше пяти километров. Мы нащупали подножие горы. Еще час поисков, и перо самописца стало рисовать крутую, почти отвесную, стену. Это был склон подводной горы. По рубке пронесся вздох облегчения: «Наконец-то нашли!» Еще через полчаса крутой склон на ленте эхолота сменился ровной как стол площадкой. Вот она, вершина! Никто не думал, что найти её будет так трудно. Знали бы мы, какие сюрпризы нам преподнесет «двадцать вторая» гора…
«Одиссей» приступил к детальному промеру глубин на вершине горы. Судно, как обычно, ходило галсами: сначала с севера на юг и обратно, затем с запада на восток и обратно, чтобы линии промеров образовали более или менее равномерную сетку. На ленте эхолота вырисовывались профили ровной, как стол, вершины подводной горы. Но глубины! На всех профилях они были больше 1000 метров. Где же заветная отметка «22»? Сколько мы ни искали, найти глубину меньше, чем 1022 метра не могли. Мистика! Кто-то явно ошибся: или американцы, которые первыми нанесли эту подводную гору на карту, или мы.
Поначалу я думал, что американские гидрографы не нашли точку с наименьшей глубиной, и нанесли на карту глубину, измеренную на склоне горы. Такое бывает в океанографии. Чтобы разглядеть все детали на картах, я вооружился лупой. И вот я вижу на сгибе нашей карты, рядом с отметкой «22» ещё две едва заметные цифры: «1» и «0». И расположены эти цифры слева от магической отметки. Сложив все эти цифры, я получил глубину 1022 метра. Ту самую глубину, которая была обозначена на американской карте и которую показывал наш эхолот «Симрад». «Вот где собака зарыта! – подумал я. – Мы допустили элементарную ошибку величиной в тысячу метров». Меня даже холодный пот прошиб. Несколько минут я приходил в себя. Потом пошел докладывать о своем «открытии» начальнику рейса.
Реакция начальника рейса была не столь бурной, как можно было ожидать. Убедившись в ошибке, Анатолий Андреевич Помозов сказал: «Раз уж мы сюда пришли, будем изучать подводную гору по полной программе. Может быть, найдем что-нибудь». Он имел в виду, конечно, рыбу.
«Одиссей» сделал два гидрологических разреза – крест накрест – из десяти станций. На каждой станции до глубины 1000 метров измерили температуру, соленость, содержание кислорода, биогенных элементов. После обработки измерений выяснилось, что над горой «1022» крутится антициклонический вихрь. Значит, биологического богатства на ней вряд ли стоило ожидать. В антициклоническом вихре вода по спирали уходит вниз, а это означает, что в поверхностные слои, пронизанные солнечными лучами и где зарождается жизнь, не поступают питательные соли. Мало солей – мало планктона – мало донной фауны. Всё это отлично понимал начальник рейса, отправляя в первое погружение меня: «Пусть пойдёт Федоров, посмотрит рельеф и грунты на вершине горы. Рыба там вряд ли будет».
Погода стояла как по заказу. По океану прокатывалась легкая пологая зыбь, теплый ветерок теребил его лик мелкой рябью. Термометры показывали одинаковую температуру воды и воздуха, 24 градуса тепла. После тяжелых зимних погружений у Курильских островов работа в тропиках воспринималась, как прогулка на катере возле Ялты.
Я стоял на палубе «Севера-2» в шортах и кедах, не боясь замочить ноги, – вода теплая. Я вытащил трос спускоподъемного устройства из захвата, то же самое сделал командир подводного аппарата Геннадий Бельников со вторым тросом. «Север-2» задним ходом быстро отошел от борта судна. Один за другим мы протиснулись через люк внутрь прочного корпуса. Командир, спустившийся после меня, натуго завинтил крышку люка. Спуск на вершину горы «1022» начался.
Я пробрался в носовую часть аппарата и прильнул к иллюминатору. За стеклом голубела вода. Живности в воде было мало. Вадим Сумерин, специалист по планктону, всё же пытался что-то разглядеть. Я слышал, как он наговаривал в микрофон: «Копеподы … сальпы … гребневики». Это сравнительно крупные организмы, и я тоже их видел в свой иллюминатор. Но наблюдения в толще воды – не моя вахта, и я уступил место возле иллюминатора ихтиологу Саше Орлову. Ему не слишком повезло: рыб в толще воды было мало. Я видел, как он изредка делал отметки в своем блокноте: «Анчоусы, единично».
Прошло почти полтора часа, пока «Север-2» добрался до дна.
– Внимание, до грунта двадцать метров, – предупредил Бельников, – перехожу к выносному пульту в носовой отсек.
Мы произвели перегруппировку: Вадим ушел в кормовой отсек на отдых, я занял его место у левого иллюминатора, Бельников уселся на широкий ремень, чтобы смотреть в центральный иллюминатор прямо по курсу аппарата. Орлов и я, глядя каждый в свой иллюминатор, напряженно всматривались в темноту, прорезанную лучом прожектора, где вот-вот должно было появиться световое пятно луча, достигшего дна. Настал долгожданный момент: мы увидели дно, но отнюдь не такое ровное, каким его рисовал «Симрад».
