Если высокая позиционная маневренность Бондаря еще как-то позволила ему балансировать между реальностью и мистикой, то непоколебимая логика наиболее упертых сторонников «начальственной версии» привела их к отрицанию совершенно очевидного. Так, довольно странным выглядело выступление бывшего адъютанта (он же батальонный начштаба) 1-го батальона К. Гусева. Без тени смущения и даже с некоей претензией поставить на место генерал-лейтенанта Фирсова он слово в слово повторил уже рассыпавшуюся на глазах версию Шатилова. А также напомнил о своем личном вкладе, рассказав, что «точно в 14.25» он с ротой Съянова ворвался в Рейхстаг и там руководил боем этого подразделения до подхода основных сил 150-й дивизии. Батальона Самсонова там как будто бы и не было.
В тон ему, тоже категорично заявив, что в Рейхстаге только они и воевали, выступил и П. Щербина…
Среди присутствующих на совещании все эти «амбиции без амуниции» уже были оценены по достоинству.
Но впереди всех еще ожидало выступление их командира – комбата С. Неустроева, которое по целому ряду позиций произвело в зале эффект разорвавшейся бомбы.
Прежде всего, Неустроев сообщил, что был непосредственным очевидцем необъективного доклада Ф. Зинченко в штаб дивизии о водружении Знамени Победы и взятии Рейхстага. И тем самым указал, по крайней мере, на один из первоисточников дезинформации, которая была подхвачена сначала Шатиловым, затем Переверткиным, а потом пошла гулять по команде, пока не выскочила на самый верх, где была принята и тем окончательно закреплена в отечественной истории. Затем Неустроев нашел необходимым поправить своих без меры оторвавшихся от действительности бывших подчиненных. «Не нужно отбирать славу у батальона Самсонова! – с достоинством заметил он. – Нашей 150-й дивизии и своей славы хватит!» Выступление Минина Неустроев оценил так: «Капитан сказал 99,99% правды. Возможно, только какая-то одна тысячная правды у него выпала из памяти». Совершенно убийственной оказалась оценка бывшим комбатом роли «главных знаменосцев». «Даже мой зампохоз для успеха водружения знамени сделал гораздо больше, чем М. Егоров и М. Кантария. Ведь их привели в Рейхстаг, как экскурсантов, несколько часов спустя после того, как в Рейхстаг ворвались все штурмовавшие подразделения».
«Вот с этого и надо было начинать…»
Ну что могли на это ответить Ф. Зинченко и его коллега командир 674-го полка А. Плеходанов, когда вдруг стало выясняться, что ниточки необъективного доклада о мнимом взятии Рейхстага определенно тянутся в их сторону? Не им одним в конце долгого, трудного, и, в общем-то, достойно пройденного пути хотелось поскорее увидеть победу. Ну кто же знал, что этот самообман, замешанный на знаменитом русском «авось да небось» и «сначала отрапортуем, а потом дожмем», вдруг так молниеносно проскочит аж до самого Кремля?
И так далеко заведет…
Вслух ничего подобного Ф. Зинченко в своей речи, конечно же, не сказал. И о своем преждевременном докладе промолчал, оставив без комментария заявление Неустроева. Весь пафос своего выступления он, словно по инерции, свел к защите никем больше не замеченных успехов М. Егорова и М. Кантарии при штурме. И ни единым словом не обмолвился о времени вступления подразделений своего полка в Рейхстаг. А ведь именно это являлось отправной точкой в восстановлении реальной картины штурма.
А. Плеходанов весьма лестно охарактеризовал лейтенанта Р. Кошкарбаева. И полностью обошел молчанием разговоры о том, что разведчики его полка из группы Сорокина первыми где-либо водрузили флаг…
Впрочем, и без всяких признаний со стороны Зинченко или Плеходанова картина все больше прояснялась, обрастая порой совершенно неожиданными деталями. Одна из таких выскочила утром 16 ноября перед открытием второго, завершающего, дня совещания. Из воспоминаний М. Минина: «Во время завтрака в буфете ко мне и А. Лисименко за стол подсел бывший командир 171-й стрелковой дивизии А. Негода. Саша Лисименко возьми да и спроси его: „Почему вы, товарищ полковник, вчера во время выступления В. М. Шатилова несколько раз задавали ему один и тот же вопрос про расстрел какого-то флажка?“ И тогда А. Негода поведал, что, прибыв 30.04.45 на КП 150-й дивизии для координации совместных боевых действий по овладению Рейхстагом, случайно стал свидетелем такой сцены: в одной их комнат начальник политотдела 150-й дивизии Артюхов из пистолета палил в какой-то флаг. Было ли это Знамя Военного совета армии или нет – полковник Негода не уточнил. Но высказал свою твердую уверенность, что выстрелы были нужны для имитации пробоин, якобы полученных в ходе его водружения… »
Свое умение обставить миф реальными деталями, а для неудобных фактов найти способ их укрыть, на совещании продемонстрировал бывший начальник политотдела 3-й ударной армии Ф. Лисицын. Так, выслушав рассказ выступавшего накануне капитана В. Макова о его докладе командиру корпуса Переверткину по поводу водружения его группой знамени над Рейхстагом, генерал-лейтенант Ф. Лисицын в своем выступлении все это вроде бы подтвердил. Да, сказал он, 30.04.45 поздно вечером какой-то капитан по рации докладывал командиру корпуса. Он, Лисицын, этот доклад слышал. И хорошо помнит, что капитан был возбужден, в выражениях не очень-то стеснялся и при обозначении места водружения даже употребил матерное слово.
Казалось бы, истина восторжествовала даже в среде тех, кто до сих пор ее не очень-то жаловал. Тем более что другой начальник политотдела, но уже не армии, а 79-го корпуса И. Крылов с места уточнил, что столь своеобразно действительно докладывал никто иной, как капитан Маков.
Однако Ф. Лисицын, видимо быстро сообразив, что вгорячах допустил оплошку, тут же подстраховался просьбой, чтобы эту часть его выступления не стенографировали: из соображений сохранения чистоты русского языка, так сказать. Судя по всему, все же хорошо помнил, как он в докладах командарму В. Кузнецову «живописал» знаменосный подвиг М. Егорова и М. Кантарии.
Явно по контрасту с речами штабных «живописцев» выступил на совещании тот, кто представлял комиссарскую братию совсем иного рода, ту, что воевала на передовой, поближе, так сказать, к солдату. Речь идет об агитаторе политотдела 150-й дивизии И. Матвееве (помните: в его фуражке отправился Берест на рисковые переговоры в Рейхстаговский подвал). Бывший тогда капитаном, а теперь полковник Матвеев четко засвидетельствовал: донесение генерала Шатилова было неправильным; передовые части в Рейхстаг ворвались только под покровом темноты, сразу же после артподготовки в 21.30.
Спокойно, убедительно, объективно выступил на совещании В. Шаталин, который в период штурма командовал 380-м стрелковым полком 171-й дивизии. «Изюминкой» его выступления стал рассказ, удивительно совпадающий с тем, о чем в своей речи с трибуны уже поведал В. Маков. Тот вспомнил эпизод, когда в середине дня 30 апреля на свое донесение о том, что наступающие прижаты к земле перед рвом, получил от распаленного Переверткина мощный отлуп: хреново, дескать, смотришь за обстановкой, капитан, в соответствии с приказом по фронту Рейхстаг уже взят. Оказывается, что примерно в то же время (около 15.00) почти аналогичная сцена разыгралась и на КП полковника Шаталина. Срочно вызванный к телефону, он услышал в трубке все тот же раздраженный вопрос Переверткина: «Взяли Рейхстаг?» Когда В. Шаталин ответил отрицательно, то генерал ему нагрубил и тут же стал кому-то докладывать по команде, что Рейхстаг взят в 14.25. Весь этот доклад – видимо, по индукции – командиру 380-го полка был хорошо слышен в телефонную трубку.
