«Я понимаю, – ответил Брайерс с улыбкой. – Я помню, каким я сам был в первый год службы. Мне сложно представить, как ты себя чувствуешь, ведь… ты даже не окончила Академию. В любом случае, я решил, что ты должна это знать. Похоже, ты не спала всю ночь и думала об этом. Выглядишь усталой, Макензи».
«Так и есть», – ответила она.
«Иногда я тоже плохо сплю, – продолжил Брайерс. – С нашей работой порой приходится смотреть на то, на что смотреть не хочется. И страдает от этого сон… Чёрт, да и вся жизнь от этого страдает».
Макензи была близка к тому, чтобы спросить, к чему он клонит. Что он видел или делал за годы службы такого, что могло бы так повлиять на его жизнь? Но она сдержалась. Было ясно, что тема закрыта. Об этом говорил его суровый взгляд, устремлённый вперёд, будто Макензи в машине и вовсе не было.
Десять минут спустя, когда часы на панели показали 8:02, Брайерс остановил машину на жилой улице. Большинство её скромных жителей ещё не ушли на работу, поэтому обочины и подъездные дорожки были заполнены машинами. Когда они остановились, Макензи обратила внимание на женщину, которая как раз садилась в старый драндулет в четырёх домах от них. Она поцеловала двоих детей на прощание, а с крыльца на неё смотрел муж.
«Что-нибудь в папке привлекло твоё внимание?» – спросил Брайерс. Он снова принял на себя роль наставника.
«Ничего, что свидетельствовало бы о внезапно появившемся желании убивать женщин, – ответила Макензи. – Конечно, можно связать это с домашним насилием, но ведь его не обвиняли в убийстве. Исходя из того, что ты мне рассказал, мне кажется, что вчерашний парень со станции и то больше нам подходит».
«Верно. Будем действовать наобум, но…»
«Но лучше быть осторожными, чем потом жалеть», – закончила за него мысль Макензи, вспомнив недавний порыв откровения Брайерса.
«Точнее не скажешь».
Они вместе вышли из машины и прошли к разбитой дорожке, ведущей к дому Рональда Стонтона. Брайерс шёл первым. Он позвонил в дверной звонок, встав чуть впереди Макензи.
Изнутри донёсся лай собаки. Макензи решила, что собака должна быть средних размеров, возможно, немолодая. Лай звучал не угрожающе. Меньше чем через десять секунд дверь открылась, и появился мужчина средних лет. На нём была белая футболка и рабочие джинсы. В руках он держал чашку с кофе. Собака – помесь лабрадора и гончей – стояла позади и гавкала, не переставая. Мужчина с интересом смотрел на Макензи и Брайерса, преграждая правой ногой путь трусливому псу.
«Чем я могу вам помочь в столько ранний час?» – спросил он.
«Здравствуйте, сэр, – сказал Брайерс. – Вы Рональд Стонтон?»
«Да, это я. Так что случилось?»
Брайерс достал жетон и удостоверение. Сделал он это так быстро, словно показывал трюк. «Я агент Брайерс, а это агент Уайт, – начал он. – Мы хотели бы задать вам несколько вопросов».
Стонтон выглядел искренне удивлённым, и его взгляд при виде удостоверения Брайерса дал Макензи понять, что он не был тем, кого они искали. Но права слова она не имела и позволила Брайерсу всё решить самому. Она не хотела снова всё испортить.
«О чём?» – спросил Стонтон.
«Мы хотели бы знать, что вы делали последние несколько дней», – сказал Брайерс.
«Вы меня арестовываете?» – спросил Стонтон.
«Нет, – ответил Брайерс. – Нам просто нужно задать вам несколько вопросов».
Стонтон секунду смотрел на них очень серьёзно. В его взгляде Макензи прочитала чувство, близкое к разочарованию. Он выглядел так, что его было почти жаль.
«Послушайте, – начал он. – В прошлом я совершал ошибки. Я был разгильдяй, лентяй и эгоист. Но теперь я другой. Я уже семь месяцев не пью и смог восстановить некоторые из сожжённых мостов. Раньше я был… придурком, но сейчас я изменился».
«Это великолепно, – искренне ответил Брайерс. – Тем не менее, мы нашли ваши отпечатки на заборе у свалки, куда недавно были сброшены два тела. Более того, в нашем распоряжении имеется белое волокно, предположительно от рубашки. Сейчас мы проверяем ДНК и считаем, что результаты тоже приведут нас к вам».
«Тела? – ошеломлённо переспросил Стонтон. – Убийство? Вы серьёзно? По глупости и пьяни я ударил жену шесть лет назад, и за это вы хотите связать меня с убийством?»
«Да, хотим, если ваши опечатки были найдены на месте преступления».
«Вот чёрт, – сказал Стонтон, в досаде ударив рукой по двери. – Знаете что? Ладно. Да, я перелез через забор на свалке три дня назад. Я сделал это для того, чтобы выкинуть банки из-под краски. Мы не можем просто выкинуть их в мусорный бак, потому что чёртовы экологи боятся, что краска загрязнит почву или что-то там ещё. Признаю, … я это сделал. Я так делал уже несколько раз».
«Вы можете это доказать?» – спросил Брайерс.
«Нет, не могу. Смогу, только если мой работодатель решит ответить за нелегальный выброс отходов».
«Мы можем войти? – спросил Брайерс. – Это не займёт много времени».
«Что если я вас не впущу?» – спросил Стонтон.
«Сэр, – вступила в разговор Макензи. Ей было искренне жаль беднягу, – не стоит усложнять ситуацию. Если вы нас не впустите, мы вернёмся через несколько часов с ордером, и всё начнётся сначала. Если придётся, мы придём с ордером к вам на работу. Или вы просто можете впустить нас в дом прямо сейчас».
«Ладно, – сказал Стонтон, отходя в сторону и слегка оттолкнув собаку. – Заходите и задавайте свои вопросы. Чертовски обидно, что нынче факт, что человек полностью изменился, не стоит и ломаного гроша, вы не считаете?»
Макензи и Брайерс молча вошли в дом, потому что ни один из них не знал, что на это ответить.
Макензи поняла, что им, в сущности, нечего было здесь делать. Убийца, пусть даже и очень хороший актёр, не смог бы скрыть первоначальный страх. А Стонтон выглядел искренне шокированным.
Она вздохнула, ещё раз убедившись, что они взяли не того.
Настоящий убийца, тем временем, был на свободе.
И время шло.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Мать была в спальне и смотрела какое-то глупое утреннее игровое шоу. Её спальня находилась в конце дома, в самом дальнем углу, и шум телевизора расходился по стенам, как приглушённый взрыв. Время от времени она смеялась, и смех переходил в громкий лающий кашель. Для него этот звук был схож со скрежетом ногтей по школьной доске. Каждый раз, когда он его слышал, ему хотелось, чтобы она умерла. Может, он наконец наберётся смелости и придушит её во сне: прижмёт подушку к её глупому лицу или закроет нос и рот сильной рукой и будет смотреть, как она задыхается.
Дело было не в трусости. Он был смелее всех на свете. Дело было в том, что он её любил. Он очень любил мать, просто иногда она его раздражала и доставляла неудобства.
