Я полулежал в глубоком кресле, водрузив на скамеечку ноги. Первым делом я выпил две чашки черного кофе, потом виски, потом съел два яйца всмятку и гренок, потом выпил еще черного кофе с коньяком. Происходило это в столовой, но я не помнил, как она выглядела. Это было давно.
Я снова был в хорошей форме. Слегка под хмельком, с полным желудком.
Анна Риордан сидела напротив, подавшись вперед и подперев изящной рукой изящный подбородок, на ее темные глаза падала тень от взбитых рыжеватых волос. В волосах торчал карандаш. Вид у нее был встревоженный. Я рассказал ей кое-что, но не все. Особенно не хотелось мне говорить о Лосе Мэллое.
– Я решила, что вы пьяный, – сказала она. – Что специально напились перед тем, как ехать ко мне. Я думала, что вы были с той блондинкой. Думала… не знаю, что думала.
– Держу пари, все это вы приобрели не на свои гонорары, – сказал я, оглядывая гостиную. – Даже если вам платили за то, что, как вам казалось, вы думали.
– И отец приобрел все это не на взятки, – сказала Анна. – Взяток он не брал. В отличие от жирного болвана, ставшего теперь начальником полиции.
– Это не мое дело.
– У нас было несколько земельных участков в Дель-Рей, – сказала она. – Мы их купили как обычные песчаные участки. А они оказались нефтеносными.
Я кивнул и отпил из хрустального бокала, который держал в руке. Напиток был превосходным.
– Человеку ничего не стоит обосноваться здесь, – сказал я. – Взять и приехать. Для него все готово.
– Если это правильный человек, – сказала Анна. – И его согласны принять.
– Дворецкого нет, – сказал я. – Без него трудновато.
Она покраснела.
– Ну а вы… вам расколошматили голову, искололи всю руку наркотиками, а подбородок использовали вместо боксерской груши. Видит бог, это уже слишком.
Я промолчал. Из-за сильной усталости.
– Во всяком случае, – сказала Анна, – вы догадались заглянуть в мундштуки папирос. По вашему поведению на Астер-драйв я решила, что вам это и в голову не пришло.
– Те карточки здесь ни при чем.
Она бросила на меня резкий взгляд:
– И это говорите вы, хотя тот человек вызвал двух продажных полицейских, а те избили вас и бросили на два дня в лечебницу для алкоголиков, чтобы отучить соваться в чужие дела? Да ведь тут все так выпирает наружу, что не нужно шевелить мозгами.
– Это следовало бы сказать мне, – заметил я. – Прямо-таки мой стиль. Колоритный. Так что же выпирает наружу?
– Что тот элегантный психиатр – бандит высокого класса. Находит перспективных клиенток, все разузнает, а потом подсылает грабителей.
– Вы действительно так думаете?
Анна уставилась на меня. Я допил то, что было в бокале, и скорчил просительную гримасу. Она не обратила на это внимания.
– Конечно думаю. И вы тоже.
– По-моему, дело гораздо сложнее.
Анна улыбнулась добродушно и вместе с тем язвительно:
– Прошу прощения. Я упустила из виду, что вы детектив. Дело непременно должно быть сложным, не так ли? Видимо, в простых делах есть что-то недостойное.
– Оно гораздо сложнее, – повторил я.
– Ну хорошо. Я слушаю.
– Я ничего не знаю. Просто так думаю. Что, если я выпью еще?
– Знаете, вам нужно как-нибудь попробовать воды, просто для разнообразия. – Она поднялась и взяла у меня бокал. – Это будет последний.
Анна вышла из комнаты, где-то звякнули о стекло кубики льда, я закрыл глаза и стал прислушиваться к этим негромким звукам. Не следовало мне тут светиться. Если про меня разузнали столько, как я подозревал, то вполне могли заявиться сюда. Это было бы скверно.
Вернулась Анна с бокалом, пальцы ее, холодные от соприкосновения со стеклом, коснулись моих, я задержал их на секунду, а потом нехотя выпустил, так расстаешься со сном о волшебной долине, просыпаясь от бьющего в лицо солнца.
Она покраснела, вернулась к своему креслу и долго в него усаживалась. Потом закурила и стала смотреть, как я пью.
– Амтор – безжалостный человек, – сказал я. – Но почему-то мне трудно представить его мозговым центром шайки. Может, я ошибаюсь. Если он в самом деле бандит и решил, будто мне что-то известно, то я вряд ли вышел бы из этой лечебницы живым. Но он чего-то боится. Пока я не заикнулся о невидимых надписях, он был спокоен.
Анна пристально посмотрела на меня:
– Надписи на карточках были?
Я усмехнулся:
– Если и были, то я их не видел.
– Странный способ прятать грязные сведения о людях, не кажется вам? В мундштуках папирос. Их могут и не обнаружить.
– Мне кажется, дело в том, что Марриотт опасался за свою жизнь, и в случае чего карточки должны были быть обнаружены. Полиция тщательно проверила бы его карманы. Это меня и смущает. Если Амтор – бандит, то у Марриотта ничего бы не нашли.
– Если Амтор убил его – или велел убить. Но то, что Марриотт знал об Амторе, может не иметь прямого отношения к убийству.
Я откинулся назад, осушил бокал и сделал вид, что задумался. Потом кивнул:
– Но это ограбление связано с убийством. А мы предполагаем, что Амтор имел отношение к ограблению.
Взгляд Анны стал чуть лукавым.
– Вы, наверное, ужасно себя чувствуете, – сказала она. – Может, ляжете спать?
– Здесь?
Анна покраснела до корней волос и упрямо выпятила подбородок:
– Вот именно. Я не ребенок. Мои дела никого не касаются.
Я отставил бокал и поднялся:
– У меня один из редких приступов деликатности. Может, подвезете меня к стоянке такси, если не слишком устали?
– Чертов дурень, – сердито сказала она. – Вас же избили до полусмерти, напичкали черт знает какими наркотиками, и, по-моему, вам нужно как следует выспаться, чтобы наутро снова стать детективом.
– Я собирался поспать подольше.
– Вас нужно бы в больницу, дурень чертов!
Я содрогнулся:
– Послушайте, у меня сегодня не особенно ясная голова, и я думаю, что не стоит мне задерживаться здесь слишком долго. Против этих людей я ничего не смогу доказать, но они, похоже, невзлюбили меня. Мое слово против слова полиции – а полиция в этом городе, кажется, очень уж прогнившая.
– Это хороший город, – резко, с придыханием сказала Анна, – нельзя судить…
– Хороший, хороший. Чикаго тоже. Там можно прожить очень долгое время и ни разу не увидеть томми-гана. Само собой, это славный город. Может, и не более продажный, чем Лос-Анджелес. Но один человек может завладеть лишь частью большого города. А этот городок можно прибрать к рукам целиком, в подарочной упаковке. В этом разница. И потому я хочу уехать.
