– Что здесь происходит?
Голос соответствовал лицу. Любой, к кому обратились бы этим голосом, сразу почувствовал бы себя нашкодившим щенком. Девушка с огромным трудом, только благодаря накопившейся злости, удержалась от того, чтобы не начать оправдываться.
– Курсант Мари. Мне необходимо с вами поговорить, – сказала она, мысленно передернув затвор пистолета, который, к сожалению (а для кое-кого – к счастью), не висел у нее на поясе, а лежал в оружейной комнате ВШП. – Немедленно.
– У меня урок…
– Немедленно, – повторила Мари.
Видно, учительница не привыкла к таким разговорам в ее классе. Она взяла с доски влажную тряпку, повертела в руках, бросила обратно.
– Хорошо. Пять минут. Класс! Задание. Быстро и красиво написать букву «А». 50 раз. Пойдемте… курсант Мари.
В коридоре учительница представилась, отчетливо проговорив каждую букву, но девушка уже выбрала ей имя – Карга. Ей было легче думать, что в кошмар жизнь тридцати детей превратила Карга, а не человек с нормальным человеческим именем.
– Теперь говорите, – приказала Карга, долгим рентгеновским взглядом изучив курсантку от макушки (неодобрительная гримаса по поводу модной прически) до пяток (снисходительное хмыканье по поводу ослепительно начищенных форменных ботинок).
На первые слова Мари Карга сузила глаза, но удержала язвительный комментарий в плотно сжатых губах. Через минуту ее глаза расширились, через две она начала ходить – три шага влево, разворот, три шага вправо, – не глядя на курсантку.
Когда Мари закончила, учительница долго молчала, кривя минус рта.
– Итак, они существуют, – то ли спросила, то ли резюмировала она наконец.
– Да, – то ли ответила, то ли подтвердила девушка.
– Я вам верю, – сказала Карга.
«Оказывается, я могу быть очень убедительной», – подумала Мари, чувствуя, как ее злость опадает.
– Это существенно изменяет ситуацию, – продолжила учительница. – Да, я использовала некоторые виды фобии в педагогических целях. Но… знаете ли… это было так эффективно. Вы когда-нибудь пробовали в течение получаса удержать на месте тридцать неуправляемых существ?
В голосе Карги впервые послышались отголоски эмоции, только Мари не уловила, какой.
– В конце концов, – добавила учительница, – кошмары ведь никого не едят на самом деле. Почти никогда… Согласитесь, все родители пугают детей, чтобы они хорошо себя вели!
– Не все, – возразила Мари. – И вы зашли слишком далеко. Эти стрелы на партах…
– Стрелы? – рот Карги дернулся. – Какие еще стрелы?
– Дети думают, что стрелы появляются после того, как вы покажете ребенка кошмару.
– Кто-то из старшеклассников развлекается. Кого-то, наверное, веселят мои испуганные дети.
– Но теперь вы все исправите, – с напором произнесла Мари.
– Я… учту предоставленную вами информацию.
– Учтите. До свиданья… И еще учтите, что я к вам загляну через недельку, – сказала девушка.
А сама подумала: «Через три дня загляну».
– Конечно, заходите, присутствие полиции помогает поддерживать дисциплину.
«Нет, – решила Мари, – через два».
Когда курсантка вышла, учительница улыбнулась.
Медленно, с удовольствием.
И вошла в класс.
Ученики затихли и застыли – руки сложены перед собой, взгляды опущены, рты на замке. В тридцати раскрытых тетрадях написаны полторы тысячи букв «А». Все как должно быть… но они не сели тихо заранее. Они болтали перед тем, как она вошла! Они шевелились. И эти клопы рассказали полиции про ее белые стрелы!
Но она все исправит. Полицейская дурочка, которая думает, что открыла ей глаза, придет через неделю? Пусть приходит. Ей хватит одного дня, чтобы все исправить. Ей и тому, кто спит в подвале под школой.
Она им всем покажет. Она их всех очень хорошо покажет.
– Ну что… дети. Полагаю, пришло время преподать вам настоящий урок.
Вернувшись в дом коллекционера, Мари застала лейтенанта О. спящим у двери допросного кабинета. Командир подразделения 11 устроился по-домашнему, вытащив в коридор пухлое зеленое кресло. Но спалось ему, несмотря на удобства, неважно: лейтенант вздрагивал, дергался и от чего-то отмахивался. Видимо, его донимали кошмары. Возможно, именно те, что сидели в клетках за стеной.
Курсантка осторожно скользнула мимо командира, но тот выбросил вперед руку и схватил девушку за запястье.
– Беги, Мари, – пробормотал О., – спасайся. Я их задержу.
Мари подергала руку. Лейтенант держал крепко.
– Как же я побегу, – сказала курсантка, – если вы меня держите? Вы лучше их держите.
О. открыл глаза.
– Кого?
– Ну кого вы там собирались задержать.
Лейтенант принюхался и проснулся.
– Я уснул? – огорчился он. – Как же так?
– Такое бывает, – утешила его Мари. – Люди иногда спят, знаете ли. Как тут Лео? Худшего не случилось?
– Трудно сказать, – произнес О., поразмыслив. – Но вешаться он передумал. Я подсказал ему новый смысл жизни.
– Вот это да! – восхитилась девушка. – В чем будет его новый смысл?
– Сменить коллекционирование на селекционирование. Вывести породу социально ориентированных ужасов.
– Как это?
– Чтобы пугали только преступников. Ну и тех, кто замыслил преступление. Захочет чиновник взять взятку, а к нему ночью какая-нибудь морда – прыг! И тому уже не до взяток.
– И правда, какие уж тут взятки, – согласилась Мари. – А что Хамелеон?
– Дает показания.
– Правдивые?
– В лицах.
Девушка открыла дверь. Взмокший старший инспектор Георг допрашивал курсантку Мари. Курсантка заламывала связанные руки и безутешно плакала.
– Будет врать-то! – возмутилась Мари-настоящая. – Во-первых, руки у меня были привязаны к трубе…
Ложная курсантка слегка подернулась рябью, и к ее рукам оказалась привязана небольшая медная труба из духового оркестра.
Хамелеон прижал трубу к губам и выдал трогательную руладу.
– Ага, – сказала Мари. – Так все и было. А к ногам были привязаны тамбурины, я ими ритм отбивала.
– Скучно с вами, – сказал Хамелеон. – Вы слишком однообразные. А ведь небольшая пластическая операция – и из тебя выйдет вот что. Показываю.
Показательная Мари томно улыбнулась и перетекла в девушку… нет, не 90-60-90. 120-30-120.
– Ты там поосторожнее, – сказала курсантка, – а то я посередине переломлюсь.
