В электричке Таня плакала, отвернувшись к окну, смущаясь старика (ну может, он и не такой уж старик), сидевшего напротив, рассматривающего ее без всякого стеснения. «Мамочка, ты мне так нужна, я так хочу, чтобы ты у меня была, мне же так страшно самой, одной, но ты, как всегда, переживаешь что-то свое, и я не могу. Не могу быть с тобой только на твоих условиях. Как же быть тогда, не знаю».
Ощущение чудовищного одиночества никак не удавалось выплакать. Да еще эта грязь за окном… Из окна электрички Таня не видела, что под прошлогодней листвой и тающим снегом уже пробивается свежая трава.
Внезапно старик, что сидел напротив и давно уже пристально разглядывал ее, обратился к ней:
– Девушка, вы такая красивая. Не плачьте, ничто не стоит ваших слез. Что-то мне подсказывает, раз вы плачете, значит оплакиваете что-то очень дорогое. Что бы это ни было, отпустите. Иногда невозможно удержать то, что уходит.
– А если это собственная мать? Как отпустить? Разве такое возможно? – ответила она, сама себе удивилась: раньше она ни за что не вступила бы в разговор в электричке.
– Мать нельзя отпустить, мать – это навсегда, – кивнул старик. – Но иллюзии, связанные с ней, да, отпустить можно.
«Неужели он что-то знает? Откуда? Сосед? Слышал через стенку? Паранойя у меня… Просто мудрый старик. И чужим детям всегда легче помочь, чем своим».
– А у вас дети есть? – решила она окончательно все прояснить.
– Сын есть, милая. Взрослый уже. Немногим старше тебя, наверное. Вот ездил к нему в город, навещал, жена нагрузила меня припасами, говорит, что он там совсем есть не успевает. Доктор он. Хороший, говорят. Так мне без разницы, что говорят. Я и сам знаю. Устает только, работы у него много, и ответственность на нем, потому как он главный кардиолог, специалист по сердцам, так сказать.
– Уж не Никита ли Сергеевич?
– Он. Знакомы с ним?
– Нет, ну немножко. Он моего папу лечил.
– И как? Вылечил?
– Ну да, папа сейчас в порядке. Моей маме ваш сын очень нравится, она мне все уши про него прожужжала. Все время в пример его ставит, говорит, что он прекрасно воспитан. Видимо, это ваша заслуга.
– Да что вы, не думаю. Я же ему отчим и воспитываю его, как вы это называете, лишь с четырнадцати лет. Думаю, это моя жена много сделала, чтобы он стал таким. И еще его родной отец.
– А что же с его родным отцом приключилось?
– Он умер рано, инфаркт. У ответственных работников часто инфаркты случаются. Он начальником был, стресс все время, вот сердце и не выдержало. Никите тогда всего восемь было. Растерялись они все тогда. Галина, мама его, не работала, так ей пришлось самой на ноги становиться и сына поднимать. Пошла в ателье швеей, шить-то она всегда умела. Дома стала подрабатывать, дам из города обшивать. Когда я ее встретил, была такая уставшая, что заснула у меня в такси. Я будить и не стал, два часа возле леса стояли, чтобы поспала хоть по-человечески. Вот так и познакомился с ними. Никита сначала настороженно меня принял, но я никогда не просил его называть меня папой, как и вам, сказал ему тогда: «Отец – это навсегда. Я всегда рядом, и я взрослее, чем ты. Чем смогу, помогу, научу, если не умеешь, расскажу, если спросишь, а что я не знаю – других спрашивай, но отец у тебя один. К сожалению, не ему, а мне придется увидеть, каким ты станешь. Просто будем о нем помнить».
– Но вы сказали, что сын у вас. Значит, вы его сыном считаете?
– Конечно, считаю. Ребенок любимой женщины – сын мне. И мне просто повезло, что вместе с такой удивительной женщиной еще и парень отличный достался. Смотрю на него, и, знаете, иногда кажется, что не заслужил я такого. Даже не знаю, чем я миру угодил, что мне такая семья была послана. За какие такие заслуги?
– А родные дети есть у вас?
– Ну, это, милая девушка, уже совсем другая история. Смотрите, подъезжаем уже. Вы уж простите, мне нужно шустро, а то я на другой поезд не успею. Всего доброго вам, – старик улыбнулся ей на прощание и стал бодро протискиваться к выходу, чтобы, видимо, быть первым возле дверей, когда те откроются.
Дома она рассказала Ларке про эту удивительную встречу.
– Представляешь, когда он сказал, что «мать – это навсегда», во мне что-то возмутилось сначала, а потом так спокойно стало. Я подумала, что и дочь – это навсегда, меня нельзя выгнать. Из квартиры можно, а из жизни – нет. Даже если я не буду делать то, что она от меня требует, я все равно останусь ее дочерью. Может быть, в каком-то смысле еще больше ею стану. Просто потому, что наконец стану от нее отдельной. Не маминым придатком, которым была всю жизнь, живя рядом с ней, а самой собой. Наоборот, когда я смогу найти себя, только тогда дочь у нее и появится. Настоящая взрослая дочь, – она улыбнулась. – Знаешь, Ларка, он так трогательно про своего сына говорил, про нашего кардиолога. Он гордится им. И вот что я подумала: может быть, и моя мама тоже когда-нибудь сможет мною гордиться. Как ты думаешь? – она отвлеклась от чистки картошки – Ларка собиралась пожарить драники, – повернулась к подруге и удивилась, застав ее в непривычной позе. Ларка стояла у окна, смотрела на улицу, плечи опущены, но самое главное – она молчала, что бывало редко.
– Лар, ты чего? – Таня подошла и тихонько прикоснулась к плечу тыльной стороной ладони. – Чего ты? Плачешь, что ли?
Та нехотя повернулась, по щекам текли слезы, а в глазах стояла такая боль, что Тане стало страшно:
– Прости, моя хорошая, прости меня, я не подумала, что… про маму твою. Не подумала, – Таня неловко обняла подругу; хотелось сграбастать ее в охапку, но как сграбастаешь великаншу, когда сама почти воробей.
– Да нет, Тань, все нормально. Прав твой старик. Мать – это навсегда, даже когда ее уже нет. Но она же была… У меня она есть, даже если… я никогда не смогу ее обнять. Внутри есть, я ее чувствую, понимаешь? И от этого я никогда не буду одна. Я всегда с ней, а она – со мной.
Дети ужасно жестоки. Она всегда это знала. Дети могут предать. Из детей могут вырасти уголовники и извращенцы, поэтому их нужно держать в ежовых рукавицах. Нынешние новомодные системы воспитания, ориентированные на то, что с детьми нужно считаться, наносят непоправимый вред. До чего додумались: мол, дети якобы знают, что им нужно, и к этому нужно прислушиваться! Несусветная глупость! Даже взрослые подчас теряются, чего уж говорить о детях. Сколько раз она в этом убеждалась!
Сегодня она опять с трудом сдержалась, когда тридцатипятилетняя козявка заявила о своей «концепции в отношении детей и образовательного процесса». Концепция у нее! В ее школе концепция одна – ту, которую она сама выработала за долгие годы. И это дает результаты! Сколько у нее золотых медалистов! Сколько победителей олимпиад! А в какие вузы потом поступают! А конкурс! Да чтобы в ее школу попасть, детей с пяти лет готовят, и все равно попадает лишь один из восьми! Концепция! Если таких концепций придерживаться, что из детей получится? Вырастут тунеядцы и лентяи, а там и до криминала недалеко!
