В случае возникновения сексуальных желаний такие карьеристы часто заключают определённого рода союзы и даже однополые браки. Иногда они сожительствуют и с женщинами (в советское время это больше приветствовалось со стороны КГБ), но женщина опасна и непредсказуема – огорчившись, она способна уничтожить репутацию. Поэтому однополые отношения среди карьеристов и в чести. При наличии подозрений понять, происходит ли это на самом деле, трудно, поскольку карьеристы дорожат своей репутацией и стараются тщательно скрывать свои отношения. Но эта «тайная ложа» внутри монашества несомненно существует, и гей-радио передаёт интересующемуся, где именно, в каком городе или монастыре находится юношелюбивый владыка или игумен. В этой среде ценятся неглупые, молчаливые, молодые, преданные и неманерные геи. Опять же, это определённые гей-островки в церкви и нельзя сказать, что это явление поддерживается всеми и повсеместно распространено. Но, безусловно, это крепко спаянное сообщество с социальными лифтами и своими правилами игры существует и играет в церкви вторую, если не первую скрипку.
Геи-карьеристы в церкви весьма могущественны и мстительны, поэтому всякая борьба против педерастов в рясах опасна для любого, кто желает стать епископом. Вы не найдёте ни одного епископа, который обвинял другого в гомосексуализме. Епископ – это и есть церковь. В своей епархии ему не имеет права приказать даже патриарх. Обычно гей-карьера в церкви настигает какого-нибудь простого и неглупого парня, приглянувшегося епископу. Владыка ставит его иподьяконом и склоняет к гомосексуальным отношениям. Взамен иногда продвигает по карьерной лестнице благодаря своим связям, опекая его, как сына. Карьерист не верит, что после смерти кого-то на страшном суде будут судить за гомосексуализм, в глубине души он и Христа с учениками считает добрым гей-братством. Гомоиерарх обычно верен церкви – в ней вся его жизнь. Поэтому это крепкие функционеры и ценные кадры. Эта тайная ложа в церкви достаточно изучена, и можно с большой долей уверенности утверждать, что практикующих геев среди епископов около тридцати процентов.
Я лично епископов всегда сторонился. Как говаривал мне один духовник – дальше от царя, крепче голова. Но, путешествуя по монастырям, навидался я и наслушался всякого. В каждом монастыре свой устав, от тяжёлого, строгого и афонского до мягкого и либерального, где на сексуальные игрища закрывали глаза. Как-то я подвизался в одном из монастырей Курской епархии, и там порой дело доходило до абсурда. Иеромонахи с послушниками знакомились с местными девицами довольно лёгкого поведения, и они гостили в монастыре, живя и развлекаясь в предназначенной для архиерея келье, если он захочет посетить монастырь и послужить там. Однажды архиерей проезжал мимо и решил заехать в монастырь для того, чтобы просто сходить в туалет. Тому я сам был свидетель – владыка зашёл в свою келью, задрал голову и бесстрастно посмотрел на сушащиеся трусики и бюстгальтеры в своей келье, а потом просто повернул обратно, даже не справляя нужду, сел в машину и уехал, никому не говоря ни слова. Никаких прещений после не последовало.
А что он мог сделать? Выгнать? Этот епископ был славен тем, что рукоположил самого молодого в России иеромонаха С., которому было на момент рукоположения восемнадцать лет. Таких молодых в епархии было несколько, и все они терзались сомнениями относительно выбранного ими пути. Не знаю, чем они сами руководствовались, принимая сан и постриг, быть может, желанием безбедной и беззаботной поповской жизни, но епископ знал их только месяц до рукоположения. Нужно было собирать монастыри, а кадров не было. Потом как-то в Курске к этому молодому иеромонаху С. подошла девица и обвинила его, что он не может заниматься любовью, поэтому и живёт в монастыре. С. аж покраснел от гнева. – Пошли! Я тебе покажу, что я умею, а что нет. – Девица сразу же сделала вид, что не понимает, о чём речь, что неудачно пошутила. Но С. уже не шутил и чуть ли не поволок её в темный уголок. Понятно, что для таких молодых и голодных гетеросексуалов, что постриглись и приняли сан под воздействием порыва, монашество превратилось в добровольную тюрьму. Единственное, чем можно удержать таких «аэромонахов» в монастырях – это праздное и расслабленное существование. Некоторые из них уходят иногда к женщинам, потом возвращаются, и их принимают с распростёртыми руками обратно как блудных сыновей. Один мой земляк с Севера принял монашество в той же Курской епархии только потому, что был без определённого места жительства, работать особенно не хотел, но и на улице опускаться с маргиналами тоже. Вот он и бродил от монастыря к монастырю в поисках места, где «прорежет». Его постригли в Курско-Коренной пустыни и даже сделали иеромонахом. Но когда одна молодуха соблазнила его, он с радостью снял свою епитрахиль и подселился к ней в деревенский дом. Как говорят в монастырях, «подженился». Сейчас я его судьбу не знаю, может быть, покаялся и вернулся и даже служит где-нибудь.
То есть что я хочу всем этим сказать – сексуальность, безусловно, никуда из монастырей не девается, хотя подавляется и репрессируется, принимая порой довольно необычные и вычурные формы.
В одном из скитов довелось мне встретить пару иеромонахов, о которых ходили стойкие слухи как о любовниках или даже как об однополой семье. Они спокойно служили, правда, перед каждой литургией исповедовали друг друга, чтобы хотя бы формально отпустить себе грех однополой любви. Нельзя сказать, представляли они собой идейный тип или же карьеристов. Скорее всего, это был гибрид идейности и преданности однажды выбранной профессии. Возможно, любовники влеклись друг ко другу вопреки здравому смыслу и у них недоставало воли отказаться от постельных утех. Но они не хотели закоснеть в этом грехе и надеялись со временем от него отказаться. Исповедовать чужим или же духовникам они грех этот не хотели просто из-за страха наказания, что их разлучат или, не дай бог, отправят в запрет, а скиток, где они служили сейчас, был весьма приличный и богатый.
То есть, резюмируя, скажу, что сексуальная жизнь в монастырях заморожена правилами, но тем не менее существует. Единственное непростительное деяние для монашествующего – если он, будучи постриженным монахом, не просто падёт с женщиной в блуд (это-то пожалуйста – блуди и кайся. Как один иеросхимонах мне сказал – пасть можно), но уйдёт из монастыря и женится. Монах даёт перед Богом в алтаре обеты, в числе которых есть и обет целомудрия. Если монах нарушает его, но борется, он воин Христов. Но если просто оставляет монашество и нарушает обеты ради женщины, к нему отношение плохое. Да и женившись, по слухам, такие люди не очень счастливы, терзаемые пониманием, что они были идейными, но оступились. Хотя есть перед глазами и примеры хороших семей, но такие расстриги обычно полностью расцерковляются и живут полной жизнью, становясь убеждёнными атеистами и антиклерикалами.
Об ушедших в мир и женившихся монахах тоже имею что написать. Сам я, например, тоже женился, хотя и не принимал монашеские обеты. На Афоне я официально считался трудником с правом ношения подрясника, был в братии, но стричь пока меня никто не собирался. Но есть те, кто уходили в мир, будучи иеромонахами и даже архимандритами, как небезызвестный Феоктист из Звенигородского монастыря. В этом, кстати, и кроется странная терпимость церковников к голубым епископам. Пусть они и глиномесы, зато верны церкви (в ней вся их жизнь) и никакая баба их под венец не уведёт. Епископ – это основа церкви, и туда кого попало не допустят. Если и грешат, то главное, чтобы об этом поменьше народа знали. Если грешишь сладко, но тихо – никто тебе и слова плохого не скажет. Вот вы знаете хоть одного епископа, что взял и ушёл в мир? Нет. И я не знаю. А иеромонахов полно даже на моей памяти. И монахов. На Афоне жил один монах в Великой Лавре. Подвизался знатно, его послушанием было ухаживать за больными старчиками, а это малоприятное занятие. Мало того, что они ссутся и срутся, старчики часто хворают умом, поскольку занятия молитвой и непрестанная мысленная брань изнашивают ум. Они и ударить могут, и плюнуть как в беса. Так тот монах три года с ними провозился, перед тем как игумен, наконец, отпустил его в келью Двенадцати апостолов на Керасях. Постригся тот монах в схиму, наладил рукоделие, да не абы какое, а станки для гравировки заказал из Афин. Всё было ровно, да вот любил он в подзорную трубу смотреть на мимо проплывающие корабли. Затем его мать заболела раком, и он уехал к ней. Назад уже не вернулся. Женился. И это в пятьдесят три года. Таких историй на моей памяти много. Люди проходят монашество как определённый этап в своей жизни, зацепляются, постригаются, рукополагаются, но затем отпускают этот сложный закутанный в чёрное и пропахший ладаном мир. И бегут от него в радость семейных уз, отцовства или материнства. Таких на самом деле очень много, просто никто не ведёт строгую статистику. Уходят даже известные священники и духовники, обладающие немалой властью в монашестве.
