В быту церковные люди зовут сребролюбивыми просто богатых людей, которые не уделяют на церковь. Почему-то сребролюбие почти всегда связывается с богатством, хотя сребролюбие есть прямое порождение бедности, что я ощутил на своем личном примере. Когда я пришёл на послушание, я отказался от товарно-денежных отношений в своей жизни, полностью перейдя на обеспечение общины. Я выполнял послушание, а мне община или монастырь обеспечивали мои довольно скромные нужды. По сути это добровольное рабство, чего, собственно, в церкви и не скрывают. «Раб Божий» – говорят церковные люди в том случае, если хотят кого-нибудь похвалить. Нет, ты, конечно, волен взять и уйти в другую общину, поменять духовника, ну или вовсе покинуть церковь, но сделать это не так просто по причине психологической зависимости. Такие, как я, идеалисты являются для церкви основным топливом. Здесь не важно даже человеческое качество этого идеализма – важно количество приходящих в церковную ограду овец. Община – это такой сложный механизм, где священник символизирует Христа, но и Иуда, держащий ящик с деньгами, тоже он. Христос ведь любил останавливаться в домах богатых последователей и снискал славу гедониста (ядца и винопийца) среди фарисеев. Его странствующая община изначально принимала пожертвования «на нищих», за которыми следил тот самый Иуда.
Поскольку сам Христос не «имел где главы преклонити» – то есть являлся добровольным нищим, можно сказать, что и траты из этого ящичка были в том числе и на себя. Но христиане сочтут это кощунством, поскольку для них Христос их Бог, а Иуда страшный предатель. Христос просто не мог брать деньги из этого ящичка, раз он просил «на нищих», хотя, казалось бы, ничего в этом нет сверхвыдающегося – сотрудники благотворительных организаций тоже получают зарплату. Из-за такой психологической дифференциации христианин не может видеть в своем духовнике Иуду, но только Христа. Критическое мышление здесь подавляется вероучительным пафосом. А Христу надобно жертвовать деньги и не только для их последующей передачи условным нищим, но и возливать дорогое миро на главу. В этой схеме я был тем самым условным нищим, на которого условный Иуда «ради Христа» принимал пожертвования «в общак». Одновременно я обслуживал сам церковный спектакль и планировал через подвижничество преуспеть в духовном смысле. У меня был свой драйв, поэтому я никогда не виню ни отца В., ни других монастырских отцов за то, что я потратил практически лучшие годы жизни на церковь. Это был мой выбор и моя ответственность, и они не несут ответственности за мою жизнь, как не несёт её продавец алкоголя за алкоголизм покупающих его товар.
Полноценным членом общины послушник не является – для этого он должен быть записан в братию или пострижен. Тогда (как и в случае с едой) ему будет доступ и к другим ресурсам общины – ему могут дать денег и на протезирование зубов, или даже на холодильник в келью. Но всё равно основной денежный поток идёт в каком-то другом направлении, и никакой послушник (и даже монашествующий) не имеет права даже задать вопрос про эти деньги. Это почти везде так, куда ни сунься. Деньгами и ресурсами заправляют особые люди, а твоё место в церковном спектакле для внешних. Может быть, со временем и ты преуспеешь, если захочешь. Вся соль здесь в том, что для идеалиста и хотеть богатств является греховным чувством. Ты зачем в церкви – деньги делать? Редкий человек скажет – «да», пусть он и настоящий стяжатель в рясе. Конечно, в церкви далеко не все – идеалисты, и преуспевают здесь циничные и злые дельцы. Но и эти дельцы скрепляют свою психику нравоучениями – и зачастую при всём своём стяжательстве являются истово верующими людьми, поскольку без веры их жизнь в монастыре теряет всякий смысл. Деньги-то они делают, но зачем? Рационализация выстраивает порой остроумные комбинации (деньги нужны на случай, если придёт антихрист и можно будет купить какую-нибудь деревню, собрав туда духовных чад и т. д.), но многие монашествующие сидят на деньгах, как собака на сене. Собрать-то они их собрали, но приумножить и вложить не могут. Думаю, что скоро они покаются (по-гречески покаяние значит µετάνοια, что дословно означает «перемену ума») и начнут вкладываться в какие-нибудь криптовалюты. А пока те, кто сподобился сидеть на денежных потоках, перенаправляет их на свои счета, покупая земельные участки и квартиры на своё имя.
Всё это делается с лукавой мыслью, что скоро придёт антихрист и разорит монастыри бесовским уставом, тогда будет жить квартирное православие, о чём-де я сейчас так сильно пекусь. К тому же хорошая подушка безопасности позволяет минимизировать риски, если тебя начнёт гнобить архиерей. Церковный человек на денежном потоке найдёт тысячи причин для того, чтобы пощипать из этого пирога, и его жизнь становится двойной – одним полушарием мозга он спасается с братьями, другим – считает барыши, прямо как скупой рыцарь у Пушкина. Управление денежными потоками полностью изменяет церковного человека, который внезапно понимает, что такие, как он, являются, по сути, единственными бенефициарами этой системы. Тогда как остальная массовка создаёт для общества иллюзию соборности и демократичности. Для тех же, кто не сподобился сесть на денежный поток, сребролюбие переходит в форму мшелоимства – забивания кельи разными ненужными вещами, которые можно впоследствии выменять на что-нибудь тебе нужное. Поскольку я никогда не сидел на церковных деньгах, как благородный стяжатель золота и хрустящих банкнот, а занимался обычным плебейским мшелоимством, собирая пылесборники в виде ненужных штанов или третьей скуфейки, то каюсь в том, что был куда более сребролюбивым, чем те самые сидящие на деньгах. Они-то конвертировали свою и чужую болезнь, алхимически трансмутировав её в золото, тогда как я не избавился от привязанности к миру, прилепившись к постыдным и унизительным келейным вещам. Вместо свободы во Христе я на десятом году своего подвижничества однажды осознал, что культивирую обычную рабскую психологию, закрывая глаза на удивительное и тайное (а самое главное – несправедливое) материальное неравенство внутри самой церкви.
Покуда ты только взыскующий монашества простой послушник с козлячей бородкой, тебе приходится унижаться, пытаясь в стеснённых условиях обеспечить свои потребности. Тебя учат, что потребности должны ужиматься, что в этой тесноте «Божье творится», и во время медового месяца с православием ты принимаешь такой подход, как говорится, сердцем и «на ура», в мазохизме мня себя подвижником благочестия. Сам этот идеализм ничто без обуздания его прагматизмом. Максималисты в церкви быстро теряют здоровье, но сама община прагматична и не видит смысла в человеке, не приносящем ей пользу. При мне не одного послушника выгоняли на мороз под вымышленным предлогом, если у него проявлялись серьёзные проблемы со здоровьем. Монастырь – это не дом инвалидов. Конечно, приносить пользу можно и просто сидя в монастыре, поскольку монастырь без братии просто камни. Как я уже писал, люди – это топливо церкви. Но статус рясофорного бездельника тебе никто так просто не даст – первоначально придётся хорошо поработать. Если твоё скромное послушание далеко от финансовых потоков, тебе взамен труда обещают бесстрастие и независимость от мира на земле и спасение в вечности. Точнее, обещают только возможность, а всё остальное в твоих руках. И со временем ты понимаешь, что руки у тебя никудышные и ты не можешь удержать в них православную птицу счастья. Без оплаты труда ты отнюдь не превращаешься в бесстрастного подвижника в монастыре, но напротив – начинаешь считать каждую копейку, которая к тебе приходит. В итоге эта стеснённость превращает обычное попечение человека о себе и своих нуждах в то самое сребролюбие.
