Постепенно моё мировоззрение на́чало постепенно крениться к реализму, что сказалось на моей художественной позиции. И тут начались конфликты с издателем. «Пиши про духовность» – то есть либо откровенную пропаганду, либо различные благочестивые байки с соблюдением пропагандистских условий, что сами понимаете, является прокрустовым ложем для честной художественной позиции.
У индусов есть хорошее понятие – «дхарма». Дхарма голодного – поесть, бедного – заработать денег, богатого – заниматься благотворительностью. Так вот, дхарма писателя – отображать в своих произведениях именно ту художественную правду, что ему открылась. Это не истина в последней инстанции, но художественный взгляд, честный взгляд, без условностей. С каждой книгой мне выражаться стало всё труднее. Последнюю повесть мои первые издатели уже не хотели издавать. Все потому, что я отказывался писать «про духовность» такую, какой они ее понимали, а брался только за те темы, которые брали за душу лично меня. Чтобы я сам от написания этих текстов получал удовольствие, поскольку иначе читатель не сможет получить и своего, читательского удовольствия. Последняя повесть в этом стиле была про героинового наркомана – сына священника, который стал бандитом. Я настолько правдоподобно изобразил жизнь героинового наркомана, что недруги обвинили меня в наркомании, хотя я всегда был верен алкоголю. Книгу издало другое издательство ограниченным тиражом, но ее стали перепечатывать и отправлять по тюрьмам, потому что она помогала жить. И это для меня было высшей наградой.
Параллельно у меня был проект написания книг в совершенно новом стиле – православного мистического детектива. Проект получился неудачным, хотя книги и оформление были шикарными. Писал я их под псевдонимом. Доходило до смешного, когда на одном и том же православном сайте – книги, написанные под собственным моим именем, прославлялись как духовные и весьма полезные, но те, которые были написаны под псевдонимом, клеймились как тупые, грязные и вредные. И я вошел в конфликт. Его зерно было изначально во мне и прорастало с годами, подпитываясь растущими писательскими амбициями и алкоголизмом. Я вошел в конфликт со всеми: с обществом, церковью, своими близкими. Этот конфликт сделал меня бесконечно одиноким и злым…
…Есть такая интересная техника гештальт-терапии, как «горячий стул». Недавно проходя реабилитацию, я сидел на таком стуле среди психотерапевтической группы, и окружающие давали мне обратную связь. Тема, с которой я вышел на этот стул, была «писатель и церковь». Высказывали довольно много мнений относительно моего конфликта с православным духовенством, мол, это и банальный пиар, и стремление выделиться, самоутвердиться за счет других. Другие говорили, что это действительно поступок. Одно мнение мне особенно понравилось, точнее, это не мнение, но как бы взгляд со стороны:
– Мне, Стас, ты со своим конфликтом напомнил честного полицейского из фильмов. Вот все кругом продажные, а он честный, хотя ему и достается за это. Эдакий брутальный полисмен, идущий против системы. Небритый одиночка, обычно с бутылкой в руках.
Вот этот образ – «честный» полицейский с бутылкой – абсолютное попадание «в десяточку». И вопрос: он пьет, потому что честный, или честный, потому что пьет? Если уж быть честным до конца, то, скорее, вернее второе – он «честный», потому что пьет. «Героическая» честность такая интересная категория, что требует фон в виде лжецов. Такая честность всегда «вопреки», а не сама по себе. С одной стороны, я избавлялся от лицемерия, но с другой – увязал в борьбе против того же лицемерия, алкоголя и целого мира.
Обличительный формат такой честности предусматривает вознаграждение в виде той же бутылки и имиджа правдолюба. А правдолюбие же заключается в том, чтобы докопаться до кого-нибудь. Причем сделать это легко, потому что у всего в этом мире есть две грани. Возможно, есть кому-то польза от этого. Но в последнее время я стал сомневаться в этом. Еще ученые не изобрели точные приборы измерения пользы и вреда. А вот бутылка в руках «честного» полицейского это однозначный вред. Забота о завтрашнем дне, где «дне» от слова дно, а не день…
Но тогда, во время обострения конфликта, я об этом не думал, я был «героем», который тонул в собственной важности, чтобы оттолкнуться от своего дна.
Я много пил, перебивался случайными заработками и путешествовал. Меня заносило то в Беларусь, то в горы Кавказа. Я словно бежал от этого общества, которое хотело вылепить меня по своему образу и подобию, чтобы я отражал его в своих книгах.
Блуд
Бывало, я появлялся в подряснике «на людях», и обычно люди мне с интересом задавали самые разнообразные вопросы. Всегда интересно, чем живёт закрытое общество, будь то тюрьма, армия или монастырь. Больше всего мирских, в особенности мужчин, интересовало, как монахи и монахини усмиряют своё либидо. Большинство искренне заблуждается по поводу неосуществимости перекрытия этого природного канала, справедливо полагая, что семя накапливается в мошонке для того, чтобы изливаться, но искренне заблуждаясь насчёт того, что якобы невозможно каким-то образом повлиять на ситуацию. «Особо знающие» миряне говорили, что только педерастия или на худой конец «малакия», под чем они понимали мастурбацию, спасает изнемогающих от скопившейся спермы монашествующих. Что «между прочим все мы дрочим», как писал в своём стихотворении Бродский.
Я всегда упорно отрицал не только гомосексуализм, но и «малакию», ссылаясь на свой опыт и на опыт отцов. Как учил святой Феофан Затворник: «Найдите и прочитайте следующее место в первом послании св. Павла к Коринфянам: гл. 6, ст. 9. Что здесь названо: малакии, то есть ваше дело. Оно лишает Царствия. Следовательно, есть смертный грех. Блудная страсть здесь во всей силе – и удовлетворяется. Поразмыслите о сем. И положите конец сему делу. Оно иссушает, и преждевременную смерть причиняет. У иных способности расслабляет, здравомыслие и энергию подавляет, бывает причиною и умопомешательства. Блюдите себя!» Смысл тогда во всём этом монастырском делании, если оно в принципе невыполнимо?
И хотя малакия на самом деле обозначает не рукоблудника, а пассивного педераста (от др.-греч. µαλακός – «мягкий», «легко поддающийся давлению, сжатию», «эластичный», о человеке – «нежный, ласковый, слабый»), скажу, что даже рукоблудие считается в церкви чем-то страшным. Этот грех к смерти (то есть умирающий в этом грехе однозначно по православному учению попадает в ад), он относится к страсти блуда и нуждается в обязательном исповедовании. Причащаться, не исповедав рукоблудие, нельзя. А духовник для уврачевания страсти часто налагает епитимью – пост и поклоны. Поскольку в церкви довольно трудно находиться человеку, не верующему в эти каноны, адепты православной веры, тем более монашествующие, действительно терпят восстание плоти, подавляя похоть, и идут в вопросах секса против своего естества.
Отвечаю исходя из собственного опыта – угомонить основной инстинкт в монастыре всё-таки возможно, хотя и связано это с большим трудом. Благодаря посту, бдению, под чем подразумевается регулярный недосып, и тяжёлой физической работе организм сильно ослабевает и тратит свои скудные ресурсы на поддержание только основных функций. Человек подвизающийся ходит как собственная тень, тут уж не до секса. В некоторых монастырях дают специальный чай из успокаивающих основной инстинкт трав. Конечно, монашествующего, особенно если он тучной жизнерадостной природы, время от времени одолевает похоть. Но если монах умерен в еде или ест в основном мучное, мало спит и много молится, он способен подавить в зачатке всякую половую жизнь. Разумеется, идти на такие жертвы и искажения собственной природы может только человек идейный или же карьерист, точно знающий, ради чего, каких плюшек, он пыхтит в том или ином монастыре.
