— У меня волосы на ощупь жирные, — посетовала Дебора. — Скоро колтун будет. — Так она сказала «спасибо».
План осуществили без сучка без задоринки, и к обеду заветный карандаш уже покоился в подвеске из круглых аптечных резинок, извлеченных в свое время из мусора и прикрепленных к четвертой пружине койки Деборы. Потом пришлось дожидаться обеда. Потом пришлось дожидаться, когда заберут подносы. Потом пришлось дожидаться пересменки. Потом — ужина. Потом — раздачи снотворного. Потом — отбоя.
Доктор Фрид уехала на какой-то конгресс, так что монотонность дней не нарушалась даже сеансами психотерапии. Дебора могла бы записаться на трудотерапию, чтобы по утрам, в часы, отведенные для пациентов «четверки», ходить в мастерскую, но передумала. У нее давно пропала охота «мастерить». Иногда, устроившись на полу под прикрытием койки, заслонявшей ее от глаз Супруги Отрекшегося, она делала небольшие наброски. На нее обрушивались порицания Синклита, категорические запреты Цензора, издевательские наветы богов и увещевания Ира, но после многочасовых наказаний или послаблений приходилось как-то убивать время, бесконечное время, которое отмечали приемы пищи, отходы ко сну, мимолетные слова, вспышки злобы, рассказы или горячечные фантазии больных: все это она пропускала через себя безо всякой заинтересованности и вспоминала только в связи с шествиями пациенток вдоль стен отделения. Иногда ей снились пугающие сны: гигантские вулканы страшного пробуждения, застывшего ужаса слуховых, обонятельных и осязательных галлюцинаций; но надежнее всего время отмечали похожие на фехтовальную маску часы, висевшие над дверью в сестринскую.
Эстер обратилась в клинику с очередным запросом на посещение дочери в связи с ее переводом в другое отделение, а также на беседу с врачом. В ответ пришло успокаивающее и, как всегда, непонятное письмо, в котором говорилось, что состояние пациентки соответствует ожидаемому. При желании миссис Блау может записаться на непродолжительную беседу с лечащим врачом Деборы. Посещение четвертого отделения запрещено правилами внутреннего распорядка, а непосредственные контакты с родственниками пациентов не входят в круг обязанностей заведующего. По всем вопросам рекомендуется обращаться к инспектору медико-социальной службы, миссис Роллиндер, в заранее оговоренные часы приема…
На встречу с доктором Фрид она ехала по железной дороге; поезд тащился медленно. Но Эстер только порадовалась, что служебные дела Джейкоба не позволяли ему отвезти ее на машине. В клинике она убедилась, что ее обаяние никак не облегчает взаимодействия с медперсоналом и не гарантирует ей исключения из правил. Доктор Фрид побеседовала с ней мягко, но уклончиво. Постаралась развеять страхи Эстер по поводу четвертого отделения и, если Эстер правильно поняла, выразила надежду, что нынешнее состояние Деборы — это просто «фаза ее заболевания». Такие же ответы, но высказанные с ледяным равнодушием, Эстер получила от инспектора медико-социальной службы. Запрет на посещения обойти не удалось.
По пути домой она решила, что Джейкобу и всем близким правду знать ни к чему. Лучше рассказать им, что она повидала Дебору, прошлась по отделению, познакомилась с врачами — и все оказалось на высоком, на самом высоком уровне. Именно это родные захотят услышать и принять на веру, а потому до поры до времени будут мириться с ложью. Собираясь в поездку, Эстер приготовила для Деборы целую кипу журналов. Печатную продукцию отказались даже принять, и сейчас, рассеянно глядя в окно вагона, Эстер сообразила, что увозит всю пачку обратно. От нечего делать она стала перелистывать страницы, но на каждой видела отражение вранья, придуманного ею для Джейкоба, и мучений, уготованных для себя. Тогда она попыталась сосредоточиться на иллюстрациях, но и в них не нашла облегчения. Навернувшиеся слезы туманили портреты беспощадно веселых рекламных красоток.
ОСЕНЬ В КОЛЛЕДЖЕ:
КЛАССИЧЕСКИЙ СТИЛЬ ДЛЯ КАМПУСА
И на обороте:
НАШИ ЮНЫЕ ДЕБЮТАНТКИ:
БЕЛЫЙ, БЕЛЫЙ ПЕРВЫЙ БАЛ
По всей странице были разбросаны незабудки; при виде этих цветов Эстер стиснула зубы, надеясь прогнать слезы. В преддверии выпускного вечера и поступления в колледж все одноклассницы Деборы возьмутся за эти журналы, и каждая будет мысленно подставлять свое личико в каждый снимок. Подруги Эстер, у которых дочери оканчивали школу, козыряли названиями колледжей, как визитными карточками. Девочкам покупались прелестные обновки — хоть сейчас надевай — и ежедневники для планирования приятных событий. А ведь ей предстояло и дальше общаться с этими мамочками, своими подругами, которым положение Деборы виделось лишь ненамного серьезнее, чем проблемы собственных детей. «Марджори так застенчива, ей, похоже, неуютно среди ровесников!», «Для Элен любая мелочь — вопрос жизни и смерти: девочка живет в постоянном напряжении!». Укрываясь за собственной ложью, Эстер выслушивала эти отзывы и в каждом вздохе узнавала легкое дыхание Деборы, знакомые черточки. Та же застенчивость, то же стремление спрятать свои страхи за ранним взрослением и скептическим юмором; то же вечное напряжение; но сумеет ли ее дочь вернуться в реальный мир? А эта клиника… быть может… быть может, они изначально совершили ошибку?
Дома ее поджидал Джейкоб вместе с родней. Все нерешительно улыбались, а Эстер бойко и уверенно лавировала, отделываясь общими фразами. Она была вполне довольна собой, пока Джейкоб не сказал:
— Замечательно… я рад, что врачи находят у нее столь значительные улучшения, и в следующий раз непременно поеду с тобой.
— Как ты отравила жизнь сестре? — спросила доктор Фрид, когда Дебора, свернувшись на кушетке, дрожала от холода Ира в душный августовский день на Земле.
— Я не хотела… ее оставили на милость моей сущности, которая носит ирское название. Моя сущность эгоистична и ядовита. Она отравляет ум.
— Это и есть разрушительное начало? Какие-то твои поступки, желания?
— Нет, это мое органическое, врожденное свойство, секреция желез, вроде потоотделения. Это мое порождение, оно ядовито.
Дебору вдруг захлестнула жалость к себе — к тлетворному созданию, и она пустилась в объяснения, все крупнее рисуя свой образ и свою вредоносную сущность.
— Постой…
Доктор подняла руку, но радость самообличения уже захватила пациентку с такой силой, какая обычно бывает свойственна только любви, и Дебора не могла остановиться: она расписывала и расцвечивала свою грязь, подбрасывая слова все выше и выше. С окончанием этого рассказа тень ее выросла до невероятных размеров.
Доктор Фрид дождалась, чтобы к Деборе вернулась способность слушать, и ровным тоном сказала:
— Все еще стараешься пустить мне пыль в глаза?
Дебора парировала ее вопрос, защищая и лелея только что созданный неузнаваемый образ, но была остановлена:
— Нет, милая, такой номер не пройдет. Это давно известный прием, камуфляж, и отнюдь не эрского происхождения.
— И-и-ирского.
— Пусть так. Но дело не в этом. Чтобы спрятаться, можно либо забыть, либо подменить, либо исказить. Это все — проверенные способы убежать от горькой подчас истины.
