Старшая сестра склонила голову набок:
— Ты вроде знаешь Карлу Стоунхэм?
— Она вернулась? Я… я думала, она уехала.
— Ну, она некоторое время наблюдалась амбулаторно, — произнесла сестра, старательно храня безучастность. — А теперь вернулась.
Карла сидела на своей кровати. При виде ее взгляд Деборы потеплел.
— Значит, вы, девушки, знакомы.
Сестра положила на кровать дополнительное одеяло и вышла.
— Привет, Деб.
Вроде бы Карла обрадовалась встрече, но явно была чем-то пристыжена и подавлена, и разум Деборы, потеплевший, как устремленный на Карлу взгляд, начал подсказывать: я твоя подруга, и нечего стыдиться. Она закрыла глаза, втискивая английские слова преданности в ирский язык.
— Может, я эгоистка — ну и пусть. Хорошо, что ты здесь… то есть там, где я.
Пока ее подруга застилала постель и раскладывала по местам вещи, девушки посплетничали: насчет мисс Корал и Элен, насчет последней выходки Мэри и сравнительных качеств медсестер «двойки» (кто из них прибежит, если начнется буча, а кто отсидится).
Затем Дебора проговорила:
— Никто и словом не обмолвился, что ты вернулась. — Она смотрела на Карлу в упор, и в этом взгляде сквозили все вопросы, которые, будучи высказаны вслух, нарушили бы границы дозволенного.
— Там бывает до жути одиноко, вот и все, — ответила Карла.
В знак особого расположения она предоставила Деборе право на один вопрос; Дебора выбрала самый простой.
— Тяжело было возвращаться?
— Ну… это равносильно поражению, — отвечала Карла, кивнув и мягко уйдя от прямого ответа. — На работе я была в изоляции… добираться долго, с самого утра ты как под гипнозом, кругом никого, кроме работниц: здрасте — до свидания. По вечерам ходила в кино или оставалась в комнате и штудировала учебные пособия, чтоб наверстать упущенное. Вскоре улицы стали напоминать мне улицы Сент-Луиса, дни были похожи один на другой, как там, и ощущения те же…
Ее лицо исказили следы знакомых мук. Запнувшись на полуслове, она сменила тему.
— Я не говорю, что это никому не удается, — зачастила она, — или что у меня самой в следующий раз ничего не получится… я вышла назло и не была готова… — Ее прервал звонок. — Мастерская трудотерапии, — объяснила она. — Идем, покажу.
Уличный воздух был пронизан колким зимним холодом. Мир показался Деборе несравненно прекрасным. Где-то за оградой Заповедника поднимался дым, и время от времени она улавливала его запах. Рядом с ней стояла подруга, а в мастерской ожидал альбом для ее новых рисунков. Она попыталась подавить чувство благодарности и растущее нетерпение, но глаза были наполнены едиными для всего рода человеческого красками, гранями и земными законами: движения и притяжения, причины и следствия, дружбы и принадлежности к миру. Откуда-то сверху до нее долетел крик; обернувшись, Дебора увидела мисс Корал, которая махала ей из окна «четверки».
— Похоже, снова в изолятор угодила, — заключила Карла, отсчитывая окна.
Они помахали в ответ и некоторое время объяснялись друг с другом жестами.
(Я ввязалась в драку) объяснила мисс Корал, жестикулируя в зарешеченном оконном проеме.
(Меня выпускают одну!) сообщила Дебора, как бы разрывая цепи и пританцовывая.
(Далеко?) спросила мисс Корал, делая вид, что смотрит в морской бинокль.
Дебора изобразила руками стену и, коснувшись ее ладонью, остановилась прямо перед ней.
(Атас!) предупредила мисс Корал, подняв руки к голове, изображая белые крылья велона, и тут раздался щелчок открывающегося замка.
(Счастливо!) помахав на прощание, мисс Корал исчезла.
Из служебной двери появилась санитарка, на ходу следя за их движениями.
— Девушки, что это вы делаете? — спросила она.
— Зарядку, — ответила Карла, — просто зарядку делаем.
Они продолжили путь в мастерскую, расположенную в одном из административных корпусов.
Если не присматриваться, там возникало ощущение уюта, но вскоре становилось ясно, что это одна лишь видимость. Пациенты занимались шитьем и лепкой, делали аппликации из кусочков ткани, а то и просто читали. Занятия по большей части были вполне обыденными, и Дебора тихо недоумевала. Казалось, изгои мироздания согревают руки у иллюзорного очага созидательного труда. Тщетно разыскивали они его нити, клочки, образцы, распуская старые шарфы и вывязывая из них новую реальность. Там, где полезность превозносилась до небес, «терапевтический» труд казался Деборе невольным ударом по самолюбию больных, которое, как предполагалось, должно было только крепнуть. Подруг встретила одетая в сине-белую полосатую форму инструктор по трудовой терапии.
— Ну, здравствуй, Карла, — произнесла она с преувеличенной радостью, а затем, переводя взгляд на Дебору: — Ты к нам гостью привела?
— Да, — ответила Карла, — мы только одним глазком взглянуть. Это Дебора.
— Ну конечно же! — с энтузиазмом подхватила наставница. — Мы ведь пересекались наверху, на «четверке»!
Работающие подняли головы. В мыслях Деборы возник образ инструктора в костюме охотника, который выстрелил посреди волнующегося на ветру пшеничного поля, вспугнув стаю встревоженных птиц. Карла поняла, что происходит, и на минуту отвернулась. Затем она объяснила:
— Сейчас Дебора на «двойке», мы соседки по отделению.
Лица расслабились, а руки снова принялись за работу.
Посетительницы ненадолго задержались; Дебору познакомили с несколькими пациентами-мужчинами; пока назывались их имена, ее мучил вопрос: что же могло привести сюда мужчин? Подруги вышли и направились к первому отделению, которое было открытым и даже располагало электрокофеваркой для пациентов и персонала.
— В основном, конечно, для врачей и сестер, — уточнила Карла, — но это показывает, на что ты можешь надеяться, а если у кого-нибудь из них в чашке останется кофе, то опивки, возможно, перепадут нам.
Дебора не захотела входить. Одного выстрела посреди пшеничного поля было на сегодня достаточно.
— Карла… ты была снаружи… то есть… на воле. Там такая же реакция, когда в помещение входят подобные нам с тобой?
— Да, случается, — ответила Карла. — Для поступления на работу необходимо получить справку, которую ты должна предъявлять по требованию, а время от времени к тебе приставляют социального работника. Порой бывает очень-очень трудно, но иногда люди оказываются лучше, чем ты ожидаешь. Многие работодатели хотят видеть «сертификат о состоянии здоровья» — очень важная, мол, вещь, но те люди, кто поумнее, испытывают за тебя гордость, потому что ты, наравне с ними, зовешься «личностью». Самое тяжкое — это когда все вежливы, говорят тебе «доброе утро», «спокойной ночи», а между тем пропасть между вами только растет. Эскулапы твердят, что виноват в этом сам больной. То есть я же и виновата. Если б я не так сильно волновалась, говорят они, общение протекало бы без проблем. Ну это легко сказать. Думаю, никто из эскулапов ни разу не пробовал влиться с таким клеймом на лбу в новую команду, где с тобой если и заговаривают, то лишь из жалости или нездорового любопытства.
