— Ты сейчас где? — спрашивала Фуриайя. — Возьми меня с собой.
— Я была у Антеррабея. Он прав. В Данности возможна и закономерность, и логика, невзирая на то что она порой бывает изломана и опасна. К тому же она бросает мне вызов и принуждает изучать неведомое — например, математику, которой боги не могут меня обучить, но где еще… — тут у нее навернулись слезы, — где еще я найду такое единение?
— У кого это глаза на мокром месте? — спросила Фуриайя с прежней мягкостью.
В ее взгляде Дебора прочла начальные слова их общей формулы и невольно улыбнулась.
— Из десяти частей четыре — это жалость к себе, три — «твердая кожура», по выражению Ира, и одна — отчаяние.
— В общей сложности получается только восемь. — (Формула есть формула.)
— А две — всякая всячина.
Они вновь заулыбались.
— Вот видишь, — сказала Фуриайя, — между нами с тобой возможна такая же ясность, как и с твоими богами. Я никогда не опускаюсь до притворства, но ты подчас забываешь, что в этом мире я всегда была и остаюсь твоей посланницей и одновременно твоей противницей. — И она шмыгнула носом, словно показывая, что ничем не отличается от обитателей ее мира. — А что ты называешь «твердой кожурой»?
— Ну, при поступлении в клинику я не чувствовала себя несчастной. Полное равнодушие давало мне определенный покой. Но со временем вы подтолкнули меня к неравнодушию, и когда на этом пути я достигла каких-то успехов, Ир меня покарал, и от этого я впала в отчаяние. Когда я молила, чтобы надо мной сжалились, Антеррабей отвечал: «Ты выгрызла надежду от красной мякоти до кожуры». Вот целью моей жизни и стало наблюдать за этой треклятой кожурой: как она скукожится, затвердеет и в конце концов будет выброшена. Антеррабей потом не раз использовал эту аллюзию, и когда я поняла, что живу, действительно живу, причем состою из той же субстанции, что и все земляне, я ему сказала, что готова грызть эту твердую корку, пока у меня не будет другой пищи. И теперь, когда я вернулась на «четверку» и всех разочаровала, Антеррабей сказал: «От этой твердой кожуры у тебя трескаются зубы. Может, пора ее выплюнуть?»
— И как ты на это смотришь?
— Пока я не могу остановиться, хотя съедобного в ней мало, — ответила Дебора. — Поскольку мне свойственны рефлексы и инстинкты землян, жевать ее вошло у меня в привычку… — И она смущенно улыбнулась, потому что сделала немаловажное признание, на котором ее в будущем могли повесить.
«Эх, если бы я могла ей рассказать…» — подумала Фуриайя. Но как втолковать тому, кто родился и вырос в пустыне, как богаты и плодородны могут быть другие земли, скрытые от его глаз? Вместо этого она спросила:
— Как тебе живется на четвертом отделении?
— Естественно, больные на меня злятся, персонал не скрывает разочарования. Сегодня пойду на прием к доктору Халле.
— Вот как? Что-нибудь серьезное?
— Да нет… Просто нужно через него передать в службу социальной поддержки, что я согласна и, если в том учебном заведении по-прежнему готовы меня принять, за мной дело не станет.
* * *
ЗАЯВКА
Дата: 3 сент.
Пациент: Блау Дебора
Дата: 5 сент. Время: 08:30
Отделение: 4-е
Зав. отделением: д-р Халле Г. Л.
ОПИСЬ
Платье для выхода в город — 1 шт.
Колготки — 1 пара
Туфли — 1 пара
Бигуди с зажимом — 27 шт.
Пальто — 1 шт.
Губная помада — 1 шт.
Средства на оплату проезда в пригородном автобусе маршрута № 4 (для социального работника и заявителя) в сумме $ 0,80.
Жетоны для проезда в городском автобусе (для социального работника и заявителя) — 4 шт.
Вышеперечисленное имущество получить по месту временного проживания амбулаторного пациента.
Подпись:
Г. Л. Халле
Глава двадцать девятая
Каким-то чудом тягу ее увидели земляне. Деборе открылось, что ее случай отнюдь не исключителен и предусматривается определенными законодательными нормами. Если доказать попечительскому совету, что она овладела школьной программой, ей, возможно, выдадут свидетельство о среднем образовании, эквивалент аттестата зрелости, и не заставят три года таскаться в огромную каменную школу. Если она сможет ездить два часа в день от клиники до вспомогательной школы, где предусматривались индивидуальные занятия, то не исключено, что найдется не такой уж длинный и не слишком опасный мост между «никогда» и «быть может». Который окажется и короче, и надежнее прочих. За дело она взялась с головокружением и с большими сомнениями, обрела равновесие, взяла учебники и ушла в них с головой. Закопавшись в текст, она, подобно касатке, опускалась на дно, всплывала, чтобы глотнуть воздуха, и опять погружалась на глубину. Несмотря на опасно гипнотическое воздействие ежедневных двухчасовых поездок, гордость от упорной борьбы придавала ей сил. Боролась она за то, чтобы соответствовать и требованиям учебы, и требованиям перемещения. Со временем учителя смогли пробить крошечную брешь в стене ее отчуждения. В течение месяца, пока она ездила в школу из второго отделения, персонал будил ее затемно. Каждое утро перед выходом ей разрешалось (по медицинским показаниям) выпить одну чашку кофе, а через неделю, убедившись в ее дисциплинированности, ночная медсестра стала под свою ответственность давать ей также ломтик подсушенного хлеба и стакан сока. Эти небольшие поблажки выдавали уважение, чем Дебора тоже гордилась. За редкими исключениями персонал клиники ограничивался простым соблюдением правил внутреннего распорядка, не более, но в последнее время, видя ее по утрам у порога со стопкой учебников — символом ответственности и здравого состояния, санитар, хранитель главного ключа от «психушки», отпирал дверь со словами: «Ну, счастливо» или даже «Удачного тебе дня».
С такими поблажками Дебора сама стала предметом гордости и приобрела особый вес. Перебравшись обратно в съемное жилье, она появлялась на отделении только в часы ужина и терапевтических сеансов, и тень, отбрасываемая ею в переходных мостиках, удлинялась не только от приближения заката. Дебора начала понимать, почему Дорис Ривера, которая была в достаточно хорошей форме, чтобы работать и жить, позвякивая собственными ключами в кармане, настолько избирательна в общении с изголодавшимися и запуганными слушательницами из второго отделения. Та тоже видела, как тень ее удлиняется на отвоеванные с таким трудом миллиметры, и хотя на фоне плоских стен мира она смотрелась карлицей, не избалованные надеждами больные, из среды которых вышла и она сама, считали, что образ ее превышает натуральную величину. Насколько же он пошатнулся и усох с ее возвращением.
Как-то раз, после изнурительной беседы с Фуриайей, Дебора заметила в холле горстку людей и, подойдя ближе, увидела, что они медленно извиваются, как глубоководные твари. В центре этой горстки, почти скрытая остальными, находилась мисс Корал. Поскольку Дебора, примкнув к земному миру, не изменила своим привязанностям, она подавила смешок. Койкометательница, королева удара, броска и точки опоры была в своем репертуаре! Как ей удалось вырваться из отделения, Дебора могла только гадать. Находясь в эпицентре схватки, мисс Корал одна противостояла пятерке санитаров, да еще сталкивала их друг с другом. Ее тирады, напоминавшие глухой рокот вроде паровозного, перемежались протяжным шипением и бранью. На ходу Дебора бросила: «Здрасте, мисс Корал», скорее для санитаров, чем для самой нарушительницы. Отвлекшись от боевых действий, та улыбнулась:
