— Назад в отрочество? — спросила Фуриайя. — Пора бы повзрослеть. Неужели ты по-прежнему считаешь себя ядовитой?
— Нет, просто мне трудно единым махом избавиться от груза прошлого. Когда-то я осторожничала из-за своего нганона и завидовала чистоте других. Трудно изменить свой образ мыслей в отношении всего сразу.
— Но у тебя есть подруги… — У Фуриайи это прозвучало скорее как вопрос.
— В этом городе меня никто в упор не видит, хотя я вместе с другими пою в хоре и занимаюсь в кружке. Меня и впредь не будут замечать.
— Ты уверена, что причина — не в твоем отношении?
— Уж поверьте, — негромко сказала Дебора. — Все так и есть. Бывают какие-то проблески, но очень робкие, если не считать одной-двух подруг из клиники.
— А тот маленький проблеск?
— Ну, моя квартирная хозяйка сидит с ребенком своей дочери. Внучке всего два месяца, и как-то раз хозяйке понадобилось отлучиться. Приходит она ко мне в комнату и говорит: «Дебора, не посидишь ли ты с малышкой до моего возвращения?» Потом ушла — вот и все. А я сидела у колыбельки полтора часа и молилась, чтобы девочка изображала саму себя — вдох-выдох — и не умерла в мое дежурство.
— С какой стати ей умирать?
— Если бы я и в самом деле была одной лишь Видимостью, только живой на одну восьмую дюйма вглубь, живой, возможно, на глубину ожога, не более…
— Скажи мне, ты любишь своих родителей?
— Конечно люблю.
— А сестру, которую не отправила на тот свет?
— Ее тоже люблю и всегда любила.
— А свою подругу Карлу?
— И ее люблю. — У Деборы потекли слезы. — Я и вас люблю, но не забыла вашу власть, старая вы чистильщица мозгов!
— И как тебе живется без слежавшегося, зловонного мусора?
Дебора почувствовала, как зароптал Антеррабей. Неужели его, Лактамеона, Идата и все бесчисленные красоты Ира нужно выбросить на свалку, вкупе с Жерлом, с Возмездием, с Избранными, Цензором и всеми язвами былой реальности?
— Значит, от прошлого надо избавиться полностью? Сгрести в одну кучу — и на свалку?
— Сейчас не время для честного торга — разве ты сама этого не видишь? — ответила Фуриайя. — Первое, что нужно сделать, — это принять земной мир, принять его на веру, безоглядно… хотя бы полагаясь на мое слово. А уж потом, когда сама выстроишь такую преданность, можно будет поразмыслить, честная это сделка или нет.
— А как насчет того, что блестит? Мне нельзя больше вспоминать ни Лактамеона, такого черного на вороном коне, ни Антеррабея, ни Идата, который теперь сроднился с прекрасным женским обликом? Мне даже вспоминать их запрещено, равно как и слова из ирского языка, которые точнее английских описывают некоторые понятия?
— Мир велик, в нем есть немалый простор для мудрости. Почему ты, кстати, никогда не рисовала Антеррабея и остальных?
— Ну как… Я держала их в тайне… вам же известны запреты на смешение миров.
— Вероятно, пришло время открыть миру то доброе, красивое и мудрое, чем богат Ир. Поделившись, мы укрепляем преданность.
Дебора увидела, что Антеррабей в своей освещаемой искрами тьме стал падать все быстрее, а слезы белоснежного Идата сделались алмазами, осколками огня; Лактамеон, подобно Эдипу, лил кровавые слезы. Вид крови напомнил ей одну историю, и она рассеянно заговорила:
— Когда-то случалось мне заходить к одной госпоже, так у нее на кухне из всех кранов лилась кровь. Бывало, кровь свертывалась прямо на улицах, и в этих сгустках копошились люди-жуки. По крайней мере, теперь я от этого избавлена.
— Ах, Дебора! Здоровье — это не просто отсутствие болезни. Мы с тобой так тяжко трудились не только ради того, чтобы ты стала не-больной!
Не говоря ни слова вслух, доктор Фрид с щемящим чувством снова вспомнила слепую пациентку, до которой она пыталась донести краски света. Сумеет ли Дебора понять, чего стоят реальность и непосредственный опыт?
— Если я нарисую портрет Лактамеона в обличье ястреба или всадника, вы сочтете, что я вернулась в свое помешательство или «поделилась»?
— Сначала надо посмотреть, — ответила Фуриайя.
— Тогда ладно, — сказала Дебора, — возможно, настало время приоткрыть Ир.
* * *
ДЕПАРТАМЕНТ ОБРАЗОВАНИЯ
Экзамен на эквивалент аттестата о среднем образовании
Экзаменационные испытания на эквивалент аттестата о среднем образовании состоятся 10 мая в здании окружного суда.
Лица, зарегистрированные для сдачи экзамена, обязаны заполнить и отправить по почте прилагаемые бланки, а затем лично явиться в здание окружного суда во вторник, 10 мая, в 09:00. Нарушение данных требований лишает зарегистрированное лицо всех прав на участие в экзаменационных испытаниях.
Это извещение Дебора положила на один край стола, а на другой — эскизы к портрету Антеррабея. Конверт она распечатала сразу и удивилась, как быстро пролетело время. Тут же заполнив приложенные бланки, она дважды удостоверилась в правильности адреса и побежала на почту, чтобы письмо случайно не затерялось. Когда конверт исчез в прорези почтового ящика, Дебору захлестнула первая волна страха.
Теперь она сидела за столом и пыталась обратить это в шутку, зная, как истово и взволнованно работает часть ее рассудка. Если честно, ею владели не страхи, а надежды. Поздно было делать вид, будто она не сумеет влиться в этот мир.
Две недели, оставшиеся до экзаменов, Дебора обмирала в ожидании, но в назначенный день привела себя в чувство и вошла в душный, обшитый деревом зал. Вместе с ней там оказались и другие желающие единым махом сдать все испытания за курс средней школы: кучка поденных рабочих с мозолистыми рукам потела и пыхтела над билетами, как над гранитными глыбами. Эти люди, даром что не арестанты и не душевнобольные, почему-то выбились из мирского ритма и теперь вместе с ней по необходимости наверстывали упущенное. С нею была мудрость Макферсона: у тебя нет монополии на страдание. Когда время истекло, Дебора вместе с остальными сдала исписанные листы и вышла из помещения, не в силах оценить сделанное.
В школе удалось договориться о продолжении индивидуальных занятий до получения результатов экзамена, — во-первых, чтобы она не маялась от волнений и безделья, а во-вторых, чтобы подстраховаться: в случае неудачи ей полагалась переэкзаменовка. Вскоре должна была решиться ее судьба, а пока впереди ожидали беспечные деньки. Дебора продолжала заниматься, но без фанатизма; наблюдала, как зацветают плодовые деревья перед методистской церковью, разглядывала изменчивое небо; прикипала душой к тополям; ходила в кино на каждый новый фильм, благодаря чему познакомилась с «Тарзаном» примерно как с «Гамлетом» — короче говоря, предавалась редкостному ленивому счастью. По собственному выражению, она вернулась в детство.
