Шарлотта приподнялась и застыла в экстазе… ее тело сжимало его раскаленными тисками. Когда она обмякла, Стюарт снова перевернул ее на спину, поднял ее ноги и устроился между ними.
Шарлотта чуть приоткрыла глаза:
– Снова?
Стюарт кивнул, задав медленный и ровный ритм.
– Закончить начатое. Только теперь мы сделаем это вместе.
Шарлотта заерзала, но он придавил ее всем телом.
– Я не могу сделать что-то подобное.
Стюарт только ухмыльнулся:
– А мне нравится. Так я могу проникнуть очень глубоко…
Он вошел в нее, чтобы доказать свои слова, и она выгнула шею.
– О… я вижу.
Ее пальцы вцепились в простыню. Он уже чувствовал, как она сжимается вокруг него, и стал двигаться быстрее, выжидая, когда она почувствует себя на грани, прежде чем просунуть руку между их телами. И на этот раз, когда он впал в забытье, то знал, что она последовала за ним.
– Пьетро был стариком, – сказала Шарлотта позже, когда они лежали лицом к лицу. – Он называл себя графом, но в его титуле я сомневаюсь. Уже успел похоронить двух жен и не хотел умирать в одиночестве. Попросил моей руки после того, как Карлос бросил меня в Милане, оставив мне только вещи.
– Кто такой Карлос? – спросил Стюарт, накручивая ее локон себе на палец. Он не мог перестать касаться ее: лица, рук, волос. Она была неотразима, когда лежала на боку абсолютно голая, подложив руку под голову. Одной ночи ему было недостаточно, и все, о чем он мог думать, – как ее удержать.
– Испанец, которого я встретила в Ницце. Он показался мне настоящим мужчиной, и когда он попросил меня поехать с ним в Италию, я даже не раздумывала. Все казалось таким романтическим, и он был прекрасным…
Шарлотта осеклась, и Стюарт мысленно докончил за нее… «любовником». Это была вовсе не та беседа, которую он хотел сейчас вести.
– Я только потом узнала, что французы разыскивали его за контрабанду оружия испанским мятежникам, – продолжила Шарлотта с насмешливой улыбкой. – У меня ужасный вкус в отношении мужчин.
«Был», – хотелось сказать ему.
– И он тебя бросил?
Шарлотта кивнула, перестав улыбаться.
– Без единого фартинга. Еще ночью он был со мной, а утром исчез, прихватив почти все мои драгоценности. Я продолжала жить, словно ничего не случилось, но была в ужасе. Осталась одна в чужой стране. Пьетро меня спас.
– Он, по крайней мере, не был таким глупцом, как Карлос, – беспечно заметил Стюарт, а она улыбнулась, почти застенчиво, словно не так часто получала комплименты.
– Он был щедр и добр, а я была безмерно ему благодарна. Во многих отношениях это были лучшие три года в моей жизни.
Стюарт подумал, что вряд ли выдержит известие о том, что престарелый граф тоже оказался великолепным любовником:
– Брак по любви?
– О, нет, – рассмеялась она. – Брак из милосердия. И я, полагаю, вполне счастливый. Он коллекционировал прекрасные вещи, а я просто была одной из них. Лючия считает, что я была его куклой, его предлогом покупать дорогие шелка, драгоценности и женские безделушки, в которых мужчина не нуждается. У него был удивительный вкус.
Стюарт снова вспомнил про поддельные изумруды, но ничего не сказал.
– Значит, он был хорошим мужем.
– Полагаю. Он был… бессильным. Доктор сказал, что всему виной его сердце, но я думаю, что это легкие. Он постоянно кашлял, а кожа временами синела. Было ясно, что он умирает.
– Это ужасно… – вздохнул Стюарт.
Шарлотта кивнула. Глаза ее стали печальны.
– Пьетро говорил, что ему почти не больно, но когда он оказался прикованным к креслу, было очень трудно.
– Я имел в виду, быть женатым на тебе и в то же время бессильным, – пояснил Стюарт, подавшись вперед и целуя ее. – Я бы уже через месяц перерезал себе горло.
Шарлотта зарделась. Она была такой красивой, когда краснела!.. Стюарт вдруг осознал, что раньше не видел ее такой.
– Но он… возможно, мне не следует говорить, поскольку он мертв. Но Пьетро очень остро ощущал свою потерю. Он не требовал от меня верности. Мало того, наоборот. Ему нравилось… наблюдать.
– И его не хватил при этом удар?
Стюарту стало не по себе при мысли о Шарлотте в постели с другим мужчиной, не говоря уже о том, чтобы кто-то при этом за ними наблюдал. Ему сразу захотелось плюнуть на могилу старого развратника.
– А мужчины знали, что он подсматривал?
Шарлотта еще гуще покраснела.
– Некоторые. Кому-то это нравилось, кто-то хвастался своей мужской силой перед беспомощным стариком.
– Шарлотта… – Он поколебался. – Тебе… тебе это нравилось?
Она снова стала печальной.
– Не особенно. Потому что я знала, что он смотрит, и это становилось спектаклем, долгом, который я ему выплачивала. Он показывал на мужчину и спрашивал, не хочу ли я соблазнить его. Рано или поздно мне приходилось соглашаться. Это стало его единственной в жизни радостью, особенно последние несколько недель. Никто никогда не обольщал меня.
– Итальянцы – сумасшедшие, – объявил Стюарт, решив, что с него довольно. Ее прошлое – это ее прошлое. И никто не в силах изменить его сейчас. Нет смысла волноваться насчет этого, и нет никаких причин узнавать подробности.
– С того момента, как я тебя увидел, я не мог думать ни о чем, кроме того, как обольстить тебя, и если бы кто-то хотел подсматривать за нами, я выколол бы ему глаза.
– Это совсем другое, – смущенно согласилась Шарлотта, обнимая его. – И об этом будем знать только мы с тобой.
«Так будет всегда», – безмолвно поклялся Стюарт.
Она подняла лицо, и он поцеловал ее, а потом прижал к себе. Казалось единственно правильным просто лежать здесь с ней, и Стюарт признался себе, что хотел этого почти так же сильно, как овладеть ею. Для него это было крайне необычным.
– Никто раньше никогда не обольщал меня, – сказала она.
Возможно, если кто-то обольстит ее, она останется с этим мужчиной. Из всех проблем Стюарта отныне самая главная – удержать Шарлотту.
Шарлотта проснулась от прикосновений Стюарта. Она лежала абсолютно неподвижно, расслабленная и еще не проснувшаяся до конца, ощущая, как его пальцы скользят по ее спине. Она чуть приоткрыла глаза. Ее волосы беспорядочно рассыпались по лицу и плечам, а поскольку голова лежала на руке, она могла незаметно за ним подсматривать.
Когда Стюарт поглаживал ее плечо, выражение его лица было открытым и восхищенным. Оно ничем не напоминало самодовольное выражение лица мужчины, добившегося своей цели, триумфально исполнившего потаенные желания. Скорее выражением лица человека, пораженного выпавшим на его долю счастьем.
