– Он был джентльменом из Лондона и навещал друзей в деревне. Мы встретились на пикнике, а через две недели он сказал, что любит меня. Сказал, что хочет жениться. Когда отец отказал ему от дома, я по ночам вылезала из окна спальни, чтобы увидеть его. Я была так наивна! Отец никогда не разговаривал со мной, просто приказывал, что делать. Но я не желала его слушать. А когда этот человек сказал, что уезжает, и попросил меня поехать с ним, я согласилась.
Шарлотта понизила голос.
– Мы успели добраться только до гостиницы в десяти милях от нашего городка. Не знаю, как отец выследил нас и что говорил ему этот человек в надежде вырвать согласие на свадьбу. Но папа застал нас в постели.
Стюарт едва не застонал:
– Он взял твою невинность.
Шарлотта даже не поморщилась.
– Мой отец предложил ему пять тысяч фунтов за немедленный отъезд. Мы все еще лежали в постели. Я не могла встать, чтобы одеться. Отец даже не отвернулся. А когда он предложил ему деньги, этот человек стал торговаться, прося больше. «Десять тысяч, ни фартингом меньше», – подчеркнул он.
У отца оказался пистолет. Он вынул его и прицелился.
«Либо соглашаешься на пять тысяч, либо так и останешься здесь», – прорычал отец.
Поэтому мой возлюбленный встал, оделся, взял банковский чек, протянутый отцом, и ушел, даже не взглянув на меня.
Тут Стюарт понял, почему в самом начале она ненавидела его с такой яростью. Шарлотта действовала на основании собственного тяжелого опыта. Теперь он знал всю правду. Трудно винить ее за все случившееся. Что должно было твориться в ее голове, когда она поняла, что та же история повторяется с ее племянницей?
– Отец в полном молчании потащил меня домой. Я была уничтожена осознанием, что неверно судила о том человеке, и тем, что папа даже не смотрел на меня.
Когда мы добрались до дома, он отослал меня в спальню и велел собрать вещи. Я была очень испугана, но сделала, как он велел: слишком боялась не подчиниться. Отец позвал меня через час и…
Шарлотта закрыла глаза.
– Отец сказал, что я извращенная, неблагодарная, неуправляемая и аморальная особа, – продолжила Шарлотта так же бесстрастно. – Моя репутация погублена, он видел это собственными глазами и не может вынести даже вида такой дочери. Я должна была ехать в Париж, к дальнему родственнику матери, и оставаться там, пока не получу приказ вернуться.
– Но он так и не послал за тобой?
Сердце Стюарта разрывалось от жалости.
– Он умер четыре года назад. Я так и не получила от него ни единого слова. Мой брат Джордж, правда, писал и всегда сообщал мне новости о папе. Но сам отец молчал. Но к тому времени я стала именно такой, какой он меня себе представлял: извращенной, неблагодарной, неуправляемой и аморальной, буйной и распутной. Все, о чем говорили сплетники, возможно, правда.
– Нет, – мягко ответил Стюарт. – Неправда.
– Я надеялась, что вернувшись в Англию под новым именем, смогу предать прошлое забвению. Подумала, что, если буду вести респектабельную жизнь, люди забудут обо всем и не станут связывать мое имя со скандалами. Я никому не рассказывала об этом, даже Лючии. Отец уж точно молчал, и Джордж никогда бы и словом не обмолвился. Единственный, кто мог бы рассказать…
– Хайд-Джонс, – закончил Стюарт, когда она остановилась. – Черт!
Шарлотта вздохнула.
– Я не позволяла себе думать о том, что снова могу встретиться с ним. Как могла я позволить своим страхам встать на пути поисков Сьюзен? И прошло столько времени! Мне казалось, что ему все равно. Что он просто не узнает меня. Но теперь, даже если я найду ее, она тоже будет погублена. Уничтожена. О, что я наделала?! Почему на меня сыплется столько бед?
– Тут нет твоей вины. – Стюарт снова прижал ее к себе, уложил ее голову на сгиб своего локтя. – У всех найдутся в прошлом свои тайны.
Снова ощутив потребность защитить эту женщину, он поцеловал ее в висок. Что же за жизнь ей пришлось вести? Годами она считала себя неисправимо порочной и нелюбимой.
Стюарт подумал о всех мужчинах, которые использовали ее и бросали, и живо представил, как их четвертуют и колесуют, а потом выставляют головы на пиках на Лондонском мосту.
И он первый, кому Шарлотта все рассказала. Целых тринадцать лет она никому не исповедовалась, кроме него.
– Ты, должно быть, заметила, что Теренс ненавидит меня, – неожиданно для себя выпалил Стюарт.
Шарлотта не двигалась, но стала дышать ровнее.
– Должно быть, ты гадала о причинах.
– Можешь не рассказывать, – пробормотала она.
Он ждал, собираясь с мыслями.
– Но я действительно гадала.
– Я сам не знаю точно, – медленно начал Стюарт, – но у меня есть версия. Когда я был ребенком, мы жили в Барроуфилд, поместье деда. Моя мать и сейчас живет там по десять месяцев в году. Она приезжает в Лондон только на сезон. Дед обожает ее и всегда обожал, насколько я могу припомнить. Я тоже там жил, пока не пришло время ехать в школу. Тем летом Теренс приехал в Барроуфилд, что для него было крайне несвойственно. Я едва знал отца. Почти все время его место занимал дед. Но Теренс приехал и взял меня на прогулку верхом. Я как раз получил от деда мерина и гордился своим умением держаться в седле. И тогда мне не терпелось показать отцу свое искусство. Помню, он почти все время молчал, пока мы не достигли узкой тропы, которая вилась вокруг оврага. Обрыв был очень крутым, и отец заставил меня спешиться и подойти к самому краю. Я бывал там много раз, конечно, и неоднократно это проделывал, как и все озорные мальчишки. Но Теренс заставил меня стоять там долго. Он заявил, что, по его мнению, я должен называть его не отцом, а по имени. Я не хотел… это мне казалось неестественным, и спросил почему. Он оглядел меня с головы до ног, поскольку с его прошлого визита я немного подрос, и сказал, что не может иметь такого высокого сына. Я посчитал это неудачной шуткой, но с того самого дня, когда бы я ни назвал его отцом, он меня поправлял.
Шарлотта слушала, не задавая вопросов, но теперь подняла голову:
– Ты так и не узнал, в чем дело? Что сказали твои мать и дед?
– Так и не узнал, – пожал плечами Стюарт. – Каждый раз, когда спрашивал мать, она старалась от меня отделаться, пока я не сообразил, что она просто не хочет отвечать. Дед же воздевал руки к небу и что-то бормотал насчет «несговорчивого» Теренса, но и только. Окружающие не находили ничего необычного в том, что я зову отца по имени, так что вскоре я вполне привык.
Но как-то перед отъездом в школу я подслушал болтовню горничных. Они хихикали над тем, что вытворял дед: он велел каждый день ставить матери в комнату живые цветы, часто дарил подарки, причем иногда очень дорогие. Одна горничная заявила, что Белмейн – мой дед, – любит мою мать больше, чем Теренс. Остальные смеялись. Другая предположила, что так было всегда, и поэтому Теренс так не любит меня.
