– Вот сейчас ты говоришь точь-в-точь как драный агент влияния, завербованный Вашингтоном! – захохотал Жаров. – Давай, Миша, давай! Расчехляйся дальше! Покажи нутро свое! Только имей в виду. В нашем обществе так не бывает! К зиме каждый потерявший жилье получит новое! Потому что у нас так заведено. Если у кого-то нужда – ему помогают все. Не словами сочувствия и пустыми, но сладкими обещаниями. Делом. Общим делом. Но ты, конечно, можешь здесь биться в истерике о том, какие злодеи и тираны эти упыри из приморского квартета. Только кто тебя здесь услышит? Сочиняй свои небылицы и дальше!
– Это ты сочиняешь небылицы! Обвиняешь нас непонятно в чем!
– Непонятно? До сих пор непонятно?! Допустим, вы действительно вулканологи. Эдакие гуманисты мирной профессии. Это ничего не значит. Потому что она, – Жаров резко вытянул руку в сторону Оливии, – американка! А это кроет все остальное!
– Быть американкой – преступление? – подняла на него взгляд Собески.
Жаров хлопнул в ладони и склонился над ней:
– Ой, не знаю, милочка. Ты нам скажи. Но прежде поведай, быть русским – преступление? А быть сербом – преступление? Кого вы там еще бомбили? Черт, да проще перечислить, кого вы не бомбили и не истребляли. Вон Саня, он кореец. От вас и им досталось.
– Тогда корейцы воевали с корейцами. Ваша страна помогала одним корейцам, наша – другим. А потом, в Америке, как и в России, жило много корейцев. К чему ваши преувеличения и выдергивания из контекста?
– Преувеличения?!
– Да! Преувеличения! – воскликнула Оливия. – Любую страну можно объявить средоточием зла, если говорить исключительно только о ее ошибках, черных страницах и преступлениях! Любую, потому что ошибки, черные страницы и преступления были в истории любой страны! Ваша – не исключение! Но нельзя называть дерево вороной только потому, что на его ветвях сидят вороны!
– Именно так вы и поступали с нашей страной, – подал голос Цой. – Преувеличивали и выдергивали из контекста. Изображали какой-то жуткий Мордор
[63].
– Я так не поступала! И я в этом не одинока! Мой дед бывал в Советской России! Он был моряком на транспортных кораблях, которые во время войны с нацистами возили вам все необходимое для этой борьбы! Он уже в пятнадцать лет пошел на эти корабли работать помощником такелажника! Он каждый раз рисковал, что его потопят нацистские подлодки или самолеты! Но каждый раз, возвращаясь из конвоя живым, он вновь записывался в экипаж! И дело не в том, что за это неплохо платили. Он знал, что делает важное для мира дело. Он никогда дурного слова не сказал о вас! Даже когда у вас был коммунистический режим и нас разделяла холодная война. Он говорил, что если бы вы взяли все лучшее от нас, а мы взяли бы все лучшее от Советов, то перед всем миром разверзлись бы необъятные просторы великого и прекрасного будущего! Да я вообще не помню среди своих знакомых таких людей, кто бы враждебно к вам относился! Конечно, когда на моей работе встал вопрос, кто поедет в Россию, на Камчатку, в командировку, многие отшучивались, дескать, это что, ссылка в Сибирь? Но это шутки, основанные на стереотипах. Такие шутки свойственны большим нациям. Разве вы не шутили про нас, про французов, про китайцев? И мы шутили! А что до очерняющей пропаганды… А как у вас с этим дела обстояли, если вы меня готовы убить только за то, что я американка?! Разве, исходя из этой вашей логики, я не должна считать вас такими же злодеями, как те банды, с которыми вы боролись, просто потому, что эти банды возникли здесь, среди вас?
– Гладко стелет. Не отнять, – покачал головой Женя Горин.
– А я с ней согласен, – произнес Вишневский.
Жаров зло посмотрел на друга, и Никита это заметил:
– Андрей, не гляди на меня так. Ты не забыл, что мы равны и голоса наши равновесны?
– Хочешь быть их адвокатом, да ради бога! – раздраженно взмахнул руками Андрей. – Только ссыт она нам в уши этой сладкой патокой!..
– Проклятье, – тихо вздохнул Антонио, опустив голову и прикрыв лицо ладонью.
– Ты чего? – спросила Оливия.
– Да я просто представил себе эту пикантную сцену.
– Вот ведь болван, – поморщилась Собески. – Даже сейчас не можешь быть серьезным?
– Это сильно нам поможет, дорогая? Прости, ничего не могу с собой поделать. Воображение неаполитанца очень точно воспроизводит образы.
– Замолчи сейчас же…
Евгений Горин взял за локти Жарова и Вишневского и отвел в сторону, чтобы их разговор никто не слышал. Следом отошел и Цой.
– Слушайте, парни, у нас же куча работы. Мы не можем тут торчать целый день.
Жаров кивнул:
– Согласен. Пора выносить приговор.
– Приговор? – изумленно выдавил Никита. – Черт возьми, Андрей, ты вообще о чем? Хорошо, она американка, а тот итальянец. Они врали нам, и Миша это покрывал. Только это было не более чем инстинктом самосохранения. Ты им высказал все, что думаешь по этому поводу. Что ты еще от них хочешь?
– Я не хочу, чтоб по нашей земле топтались враги!
– Знаешь что, Андрей, похоже, не зря старик Сапрыкин скрывал от тебя ту историю. И, похоже, зря он тебе ее рассказал! – разозлился Вишневский.
– Это еще к чему ты клонишь, а?
– Это я к тому, Андрей, что ты буквально свихнулся на почве того идиотского протокола. И теперь кому-то что-то хочешь доказать. Только кому и что? Нам, что твой отец не был предателем и ты им не являешься?! А я-то думал, что это в доказательствах не нуждается!
– Полегче, ты! – рявкнул Жаров, сжав кулаки.
– Да вы оба полегче, – встал между ними Горин. – Андрей, о каком приговоре ты толкуешь?
– О смертном! О смертном приговоре для врагов!
– Да ты точно с ума сошел! – воскликнул Никита. – За что смертный приговор?! Просто за их национальную принадлежность?! Ты фашист, что ли?!
– Это не наши родные сгинули после взрыва, придурок?! Это не на тебе одежда горела от вспышки?! Это не твои ожоги болят до сих пор?!
– Они здесь ни при чем!
– Да откуда тебе знать?!
– Потому что те, кто все это заварил, загодя позаботились о своих шкурах и сидели в глубоких, теплых и уютных бункерах, пока сжигали весь белый свет! Опомнись и включи голову уже!
– Так, ребята, послушайте, – вздохнул Цой. – Андрей, начну с тебя. Смертный приговор – это, конечно, полная хрень и идиотизм.
– И ты туда же?!
– Я еще не закончил говорить, Жар. Мы можем на них злиться. У нас есть основания им не доверять. Убивать их – нет никаких оснований. С другой стороны, Никита, подумай вот о чем… Мы, конечно, можем покричать на них сейчас и ограничиться лишь этим. Затем оставить их в покое. Но рано или поздно кто-то проболтается, и весь Приморский и Вилючинск узнают, что здесь живет американка. Я не думаю, что все захотят убить ее и ее друзей. Но попомните мои слова… Кто-то обязательно найдется. Захочет выплеснуть давно затаившийся гнев за погибшую родню. Вы помните, в первый год после того, как мы избавились от банд, в поселках была череда убийств? Убивали детей представителей банд. Женщин, что сожительствовали с бандитами. Других родственников. Когда угроза исчезла, кто-то осмелел и выплескивал все, что накопилось за долгое время страха и покорности. А может, кто-то таким образом замещал презрение к самому себе за бездействие и малодушие, проявленное ими в тот момент, пока мы избавляли их от угрозы…
