– Да ладно. И я не собираюсь, – пожал плечами Жаров. – Я тебе привез кое-что. Забрал сегодня с тральщика.
Сказав это, Андрей протянул Евгению Анатольевичу какой-то предмет одежды.
– Ты говорил, что во время цунами твоя квартира оказалась под водой. Это, похоже, из твоей коллекции всякой униформы.
Сапрыкин взял куртку и подошел к ближайшей бочке с костром, разглядывая ее в свете пламени. Через некоторое время он вернул куртку Андрею:
– Спасибо, конечно. Но это не из моей коллекции. Точно.
– Тогда откуда? Это же, вроде, что-то иностранное.
– Конечно, иностранное. Вот, смотри на нарукавную нашивку. Уналяска. Датч-Харбор. Это форма береговой охраны США. С Алеутских островов.
– И как она здесь оказалась? – удивился Андрей.
– А где ты взял это?
– Мы когда после цунами возвращались на тральщике, выловили в мусоре. Подумали, что это твое.
– Ну, неизвестно, что еще волна могла сюда принести. Она же с той стороны накатила. Вот уже который день течение выносит из бухты в океан всякий хлам. Ладно там деревья, кустарник, ветки всякие… Но среди мусора есть и рукотворные вещи. Пластик, одежда. Когда-нибудь к какому-нибудь берегу и наше барахло прибьет волнами. Другое дело, что эта куртка как-то уж очень хорошо сохранилась для вещи, что двадцать лет болталась в Тихом океане.
Люди на площади были слишком уставшие и достаточно погруженные в общение и наблюдение за сценой, на которой выступали три девушки с флейтами, сделанными из веток шиповника, чтобы обратить внимание на то, как по центральной улице в северном направлении проехал УАЗ 452. Двигатель работал неровно и даже нервно. Каркас жутко скрипел, а выхлопная труба постоянно «чихала», но машина, тем не менее, уверенно двигалась по дороге. И Сапрыкин ее заметил.
– Я эту «буханку» видел возле казармы, когда мы зверя прикончили, – произнес он, провожая взглядом машину. – Это вулканологи что ли? И куда они собрались на ночь глядя?
Жаров усмехнулся:
– Я вот думаю, а стоит ли тебе говорить об этом? Ты же так любишь хранить секреты. Может, отплатить тебе тем же, а, Анатольевич?
– Слушай, Жаров. Ты сам догадаешься, куда тебе сейчас пойти, или давай я тебе схему нарисую? Куда они поехали? И что это за секрет такой?
– Ладно, – вздохнул Андрей. – Я тебе расскажу. Только имей в виду, что никому нельзя об этом говорить.
– Ну, как ты заметил, секреты я хранить умею. Так что… Давай, выкладывай. Что случилось?
* * *
Работала всего одна фара, но и этого должно было быть достаточно. Ни состояние дорог, ни состояние самой машины не позволяли развить хоть какое-то подобие автомобильной скорости, а значит, и этого ничтожного света достаточно, чтобы вовремя заметить поворот или преграду на дороге. К тому же, после того как машина миновала Вилючинск, скорость пришлось сбросить еще больше. Если между двумя общинами дорога была расчищена людьми, да и регулярно использовалась, то дальше начались опасения – а не придется ли идти и вовсе пешком. К счастью, машина являлась полноприводной, и многие препятствия на дороге, оставленные волной цунами или временем, удавалось преодолевать. После того как вулканологи миновали озеро Ближнее, свежие завалы перестали попадаться на пути. Похоже, цунами достигло все-таки этого озера. Но не смогло пробиться дальше. Однако, это не намного облегчило путь. После Т-образного перекрестка, где поворот налево означал движение к поселку Паратунка, а направо являлся предпочтительным из-за угрозы приморского квартета, запустение и дикая природа заставили людей вспомнить, в какую эпоху они все-таки живут. Живя там, между Приморским и Вилючинском, действительно удалось хоть отчасти забыть об апокалипсисе. Дорога, по которой осуществлялось регулярное движение, паруса рыболовецких ялов, изредка белеющие в прибрежных водах бухты, возделываемые поля на фермах, крик петухов по утрам… Там кипела жизнь человеческая и даже цивилизованная. Здесь тоже кипела жизнь. Но эта жизнь взламывала корнями деревьев и кустарником асфальт. Ручьями и ливнями размывала полотно. Нависала кривыми ветвями, что сейчас хлестали и царапали крышу автомобиля. И за все время никто не проронил ни слова. Подавленные событиями минувшего дня, все смотрели сквозь витиеватые, как сама судьба, трещины в лобовом стекле, на темноту, клок которой прорывал свет единственной фары.
Михаил крепко сжимал рулевое колесо и морщился каждый раз, когда приходилось переключать передачу. Машина словно сопротивлялась этому, и рычаг бил по руке, а из коробки передач раздавался громкий и до неприличия жужжащий звук. Машина двигалась на север, затем на северо-восток, куда вела ее давно заброшенная дорога, что не славилась хорошим качеством и в довоенные-то годы. Сейчас же это просто иссушенная, сморщившаяся и изъеденная разложением вена мертвеца. Ближе к полуночи они миновали крохотный поселок Николаевка. Здесь, как и в Вилючинске с Приморским, после взрывов были выжившие. Но после того как приморский квартет истребил банды, все выжившие подались туда. Трудиться и выживать сообща куда легче.
За Николаевкой на дороге все чаще стали попадаться останки автомобилей, а вскоре и вовсе возник завал, который казался непреодолимым. Крашенинников остановил машину и молча смотрел на преграду.
– Поверить не могу, что ты хотел сжечь курятник, – произнесла вдруг Оливия.
Михаил вздохнул. Это действительно было так, и ничего кроме стыда он за это теперь не испытывал. Когда они погрузили все необходимое в машину, с собой им удалось взять лишь пять птиц из курятника. Пять из тридцати двух. И тогда Михаил схватил канистру с бензином и решил облить бензином все, что вынуждены оставить, в том числе и несчастных кур. Потерявший голову от гнева, он ничего не хотел оставлять приморскому квартету. Но, что-то остановило его в последний момент. Сейчас он рад был, что вовремя остановился. Иначе, не было никаких сомнений, он горько жалел бы о содеянном.
– Прости, Оля… Злость меня тогда захватила… Я просто не ожидал от них такого…
– А я тебе всегда говорила, Миша, кто они на самом деле. Но ты и слушать не хотел. Всегда оправдывал их.
– Честно говоря, милая, я и сейчас не хочу слушать. Я знаю, что они всегда поступали так, как это правильней для их общества. И это работало. Но в том, что случилось теперь, нет ни логики, ни здравого смысла и никакой пользы. Разве что заберут себе оставшихся кур.
Оливия прикрыла ладонью лицо и тихонько всхлипнула:
– Ребята, простите. Это все из-за меня. Это все моя вина…
– Что ты такое говоришь? – нахмурился Крашенинников.
– Если бы не я, все бы у вас было в порядке. Вы бы жили нормально, как и все остальные в тех общинах… Разве это не очевидно?
Михаил крепко ее обнял.
– Перестань, пожалуйста. И не смей так говорить. Слышишь? Если бы не ты, я бы вообще не жил.
– Оливия, ты лучшее, что есть и могло бы быть у Михаила. А вы вместе лучшее, что есть у меня. Так что оставь эти разговоры, – добавил Антонио.
