– Точно! – радостно воскликнул Крашенинников. – Как я мог забыть?! Конечно же «Парк Юрского периода»! Он возьмет стакан воды, выльет его мне на голову и скажет: «Это ХАОС!»
– А-а-а-ха-ха!!! Боже, Майк, прекрати! Люди вокруг подумают, что мы террористы!
– Угрожающе веселые террористы, Тони! Взрываемся безудержным весельем!
– А-а-ха-ха!
Эти двое совсем упустили из вида, когда к ним подошла молоденькая светловолосая девушка с большими наивными глазами и доброй улыбкой. Заметив ее наконец, два вулканолога притихли и уставились на девушку.
– При-вет, – улыбнулась она, по слогам выговаривая слово на русском языке. Затем указала на рисунок в руках Михаила. – Очень красива.
– О, синьорина! Чем два совершенно одиноких неженатых парня могут вам помочь? – сразу начал строить из себя мачо Антонио.
– Ждать ми? Менья?
– Простите, вы говорите по-русски? – спросил Михаил. – Вы с рейса из Анкориджа?
– Йес, Анкоридж. – Она кивнула. – Плохо говори русска ленгуидж.
– Ну что ж, а мы неплохо говорим по-английски, – улыбнулся Михаил, перейдя на понятный для прекрасной незнакомки язык. – Мы будем очень рады вам помочь. Но сейчас мы ждем ученого из США. Он прилетел вашим рейсом. Вулканолог.
Девушка несколько секунд глазела то на Крашенинникова, то на Антонио и вдруг заливисто рассмеялась:
– Но это я! Ученый вулканолог! Оливия Собески, – она протянула для рукопожатия хрупкую ладошку. – Работаю в Йеллоустонском национальном парке от Смитсоновского университета. Это меня вы встречаете.
Оконфузившиеся парни многозначительно переглянулись…
Наверное, с того самого мгновения, как Оливия засмеялась, он был навсегда покорен ее красотой, добротой и искренностью. Но сейчас Михаил думал не о ней. Он смотрел на кости и думал о том, что кто-то из толпы встречающих, что были тогда в аэропорту Елизово и стали свидетелями их глупого веселья, был сейчас здесь. Он думал о всемирно известных голливудских актерах, которых они перебирали в памяти, воображая, на кого будет похож их гость. Думал о том, что стало с ними. Что стало с теми простыми людьми во всем мире, что так же, как и они, любили голливудские фильмы и так же могли бы с легкостью узнать известные фразы персонажей этих фильмов. Михаил думал о том, сколько всего было в жизни вещей, которые объединяли миллионы людей во всем мире. И одной из таких объединяющих нитей были, быть может, и не самые гениальные, но все же яркие и запоминающиеся фильмы. А что еще объединяло? Улыбки, шутки, смех… Конкретно их троих, с разных концов мира, объединяли величие и тайны вулканов. Восхищение красотой, синее небо, яркое солнце, полуночные звезды, шум прибоя, музыка… Это все было общим. Таким человеческим. Но какие-то безумцы пронзили миллионы и даже миллиарды сердец гамма-излучением. А ведь большинству этих людей нечего было делить. Не из-за чего было враждовать. Многие из них могли бы стать настоящими друзьями, как он, итальянец и американка, ставшие семьей. Но все превратилось в груды костей. А те, кто выжил, носили в своих сердцах ненависть. И теперь он, Оливия и Антонио – изгнанники в мире, где осталось слишком мало людей.
Он вернулся к машине, и на душе стало сразу теплей, как только он увидел Тони и Олю.
– Ну что там? Как мост? – спросил Квалья.
– Думаю, выдержит. Но все-таки, на всякий случай, я прошу вас выйти из машины и пройти по мосту пешком.
– Хорошо…
Крашенинников вернулся за руль, включил первую передачу и медленно двинулся к мосту, но буквально в десяти сантиметрах остановился. Ему вдруг стало страшно. Страшно, что мост обрушится, а он пополнит груду человеческих останков под ним. И больше никогда не увидит близких ему людей…
Михаил резко вышел из машины и вернулся к друзьям.
– Тони, ты помнишь тот день? Тот день, когда мы были в аэропорту и встречали гостя из Америки?
– Помню, – кивнул Квалья и улыбнулся. – Мы, два дурака, непозволительно много смеялись.
– Да… Смеялись… То был чудный день. Великолепный день. Верно, Чубакка?
Антонио тихо засмеялся. Совсем не так, как тогда.
– Все верно, Михель. Великолепный день.
– И я впервые увидел ее… – Крашенинников вдруг схватил Оливию и крепко прижал к себе.
– Милый, что с тобой? – с тревогой прошептала Собески, обнимая Михаила.
– Ничего, Оля. Просто я очень люблю тебя. С того самого дня…
– Я тоже тебя люблю, – шепнула она.
– О-о, святая Дева Мария! – воскликнул Квалья, морщась. – Ну что за мелодраму вы тут устроили? Мост всего метров двадцать пять длиной, но прощаетесь так, будто Майку кольцо всевластия до Роковой горы тащить предстоит!
Крашенинников нехотя отпустил возлюбленную и вздохнул:
– Ну, увидимся на той стороне. – Затем он указал пальцем на Антонио и подмигнул: – Верно, Чубакка?
– Да давай уже, садись в свой звездолет и выдай нам пару парсеков, Соло! – отмахнулся Квалья. – И да пребудет с тобой сила, кстати!
Глава 18
Флаг
Никита проснулся на пирсе и не сразу вспомнил, что остался здесь ночевать. Удаление воды из первого отсека лодки отняло накануне слишком много сил, чтобы он мог уйти ночевать в более уютное место. Лодку решено было теперь держать с запасом дизельного топлива, питьевой воды и провианта. Но и работы по устранению тех бед, что принесло ее затопление, было много.
Из котелка на костре доносился будоражащий аппетит запах сытной похлебки. Рядом с костром сидел Горин и маленькими глотками пил горячий хвойный чай.
– Проснулся? – кивнул он. – Тебе заварить?
– Изволь. Не откажусь.
– Парни, где Цой? – окликнул их появившийся на пирсе Жаров.
– Спит еще, наверное, – пожал плечами Женя. – Он в лодке остался.
– Опять? Ему там, видимо, очень понравилось, да? – нервно усмехнулся Андрей. – Ну, что ж. На его месте я бы сейчас снова залег на дно.
– А что случилось? – спросил Никита.
– Держитесь крепче, парни. Грядет буря…
Из-за угла полуразвалившегося заводского цеха показался Сапрыкин. Он бодрым шагом двигался в их сторону.
– Где четвертый?! – заорал он, едва приблизившись. – Я спрашиваю, где четвертый?!
Горин с удивлением посмотрел на Андрея:
– Чего это с ним, а?
– Приступ толеразма. Сейчас сами все узнаете.
– Тащите сюда Цоя, да поживей! Я вас всех четверых, идиотов, видеть сейчас хочу! – выкрикнул Евгений Анатольевич, подойдя, наконец, к костру. – Дебилы!
Последнее слово он произнес с такой интонацией, будто выбивал кулаком кому-то зубы.
– Эй! – развел руки Вишневский. – Дядя Женя! А может, ты чуток успокоишься и будешь все-таки подбирать слова?!
