– Я сам таким был, – говорил он. – Я вырос в Чечне, я был диким ребенком, но когда я стал выезжать за границу и увидел мир, во мне все перевернулось. Я уже не хотел за что-то воевать, я хотел учиться, понимать язык других людей, язык компьютера, потому что это давало большие возможности.
Не знаю, был ли он со мной искренним. Не знаю, вышло бы у него что-то, стань он президентом. Но в Чечне у него тогда был высокий рейтинг. У избирательных участков я часто слышала его фамилию: чеченцы говорили, что русские не хотят, чтобы Чечня была мирной и богатой, и поэтому сняли Сайдуллаева. Возможно, эти люди были правы. А возможно, в Кремле просто посчитали Сайдуллаева слабой фигурой, не способной справиться с воюющими отрядами в лесах. Лично мне кремлевскую логику всегда трудно было понять.
В тот год случилась еще одна трагедия. У меня на родине, в Северной Осетии, был взорван военный госпиталь. Я проработала в Моздоке несколько дней, навсегда запомнив желтую пыль, в которой лежало рухнувшее здание, и солдат, лопатками разбиравших эти руины и выискивающих человеческие останки. Я навсегда запомнила молодого полковника с седой головой, кричавшего на солдат:
– Устали? Пошли вон, если устали! Там же люди, их руки и ноги похоронить надо!
Потом я увидела то, что так вывело полковника из себя. Это была человеческая голова, покрытая желтой пылью. На свалке, куда свозили «отработанный» мусор из госпиталя, ее увидели местные мальчишки и сказали об этом военному. Я помню тех, кого встречала в те дни в городе. Это были мои школьные друзья, мои знакомые, мои бывшие соседи. У каждого кто-то работал в этом госпитале. И они спрашивали меня: – Что же теперь будет?
Они чувствовали себя в еще большей опасности, чем тогда, в 1999 году, когда войны еще не было, но ее все ждали.
Не знаю, что со мной случилось тогда. Может быть, нервы. Может быть, усталость. Но уже перед отъездом, проходя мимо моздокской больницы, я потеряла сознание. Дежуривший у больницы омоновец отнес меня в приемное отделение, где я под капельницей пролежала до вечера. Сказать, что так на меня повлияла работа, – ничего не сказать. Я испытывала отчаяние. Мне казалось, я с самого начала войны где-то в уголках сознания знала, что это все произойдет – у меня на родине, в моем городе, где хотели мира и где теперь никто не защищен от войны.
11.03.2003. Поминки по Джабраилу
Сегодня в Гудермесе последний день поминок по Джабраилу Ямадаеву, командиру чеченского спецназа, убитому на прошлой неделе в селении Дышне-Ведено. Семь дней, прошедших со дня его смерти, Чечня ждала решения одного из самых авторитетных семейств Чечни, которое по обычаю должно отомстить за смерть родственника. Братья Ямадаевы решили, что беспредела не будет, но сказали: «Все причастные к убийству пожалеют, что родились на свет».
Я приехала в Гудермес на следующий после похорон день. По местным обычаям во время поминок женщины не появляются на мужской территории. Поэтому охранник сразу провел меня на женскую половину. Здесь плакали в голос. Только что из Санкт-Петербурга приехала сестра Джабраила Зарема – до последней минуты она думала, что брат ранен и лежит в больнице, так ей сказали родные. Только увидев у дома много людей, она все поняла.
– Мы тоже на похороны не успели, – сказала Милана, жена замвоенкома Чечни Сулима Ямадаева. – Вечером прилетели из Москвы, но опоздали. Сулим так хотел его увидеть. Но старший брат Халид специально решил похоронить Джабраила раньше. Говорят, смотреть было страшно, от него мало что осталось. Ты ведь знаешь, он самый веселый из них был. И добрый. Не такой, как все.
Охранник вызывает меня из дома:
– Халид вышел, подойди.
В темноте старший из братьев Ямадаевых, заместитель руководителя чеченского отделения «Единой России», выглядит гораздо старше своих лет. Жмет мне руку, молчит. Он чувствует свою вину: Джабраил вернулся из Москвы в Чечню по его просьбе. Потом говорит, что на этих похоронах многое понял.
– Сюда пришли и военный комендант, и офицеры из Ханкалы, и я видел, как чеченцы жали им руки, и я не видел ни одного косого взгляда. Плакал и офицер ФСБ, который дружил с Джабраилом, и ребята из Беноя, Ножай-Юрта. Мне кажется, это сейчас так важно…
Он успокаивал сам себя. И уже другим голосом:
– Знаешь, лучше бы я не видел его. Все разломано, разбито. Лучше бы я запомнил его другим – улыбающимся. Он же всегда улыбался людям, помнишь?
Меня поселили в доме у Сулима. В большом гостевом доме в первые три дня и на седьмой день должны были исполнять ритуальный зикр, а во дворе – семь дней встречать приехавших на поминки. Сквозь открытую дверь во внутренний двор было видно, что людей очень много. Они или молились, или о чем-то тихо говорили, или просто стояли. И так с семи утра до позднего вечера.
– Говорят, тут вся Чечня собралась, – сказала Милана. – Наверное, правда – столько посуды мы ни на одних похоронах не мыли.
– Хорошего человека похоронили, – вздыхает ее мама Роза. – Он уехал в Ведено, а скоро вернулся: гриппом заболел. Через два дня засобирался обратно. Ему многие тогда сказали: не спеши, побудь дома. А он – у меня ребята там остались, ждут, надо ехать. Такой вот и был всегда.
Поздно вечером Халид рассказал подробности смерти брата. На самом деле взорвался не диван, на котором спал командир спецназа, а пол под диваном – бомбу заложили под доски. Непроизвольно Ямадаев сжимает кулаки. О том, кого подозревает, не говорит:
– Знаешь, как в Коране записано? Тот, кто украл, согрешил один раз, а тот, у кого украли, грешит в девять раз больше, потому что подозревает всех.
– Но в Чечне боятся вашей мести, – говорю я. – У вас ведь выбор: действовать по законам России или по законам адатов.
– Мы чеченцы, – подумав, говорит Халид. – Но сегодня я ничего не скажу. Завтра.
Поздно ночью я выглянула в окно. Охранники у ворот, опершись на автоматы, о чем-то тихо говорили. Шел дождь. По двору как тень ходил Сулим. Утром он поедет на кладбище. После него попрощаться с Джабраилом разрешили и мне.
На третий день поминок людей приходит больше, чем всегда. Двор переполнен. Мне сказали, что здесь побывали все военные коменданты, главы местных администраций, весь кабинет министров Чечни, кроме Ахмата Кадырова и премьера Попова. Ахмат Кадыров только вернулся из Москвы, и, говорят, братья Ямадаевы сами попросили его не приезжать: слишком опасно.
– Здесь уже были и сыновья Кадырова, и его отец, даже мать приходила, а она очень редко выходит из дома, – сказали спецназовцы Джабраила. – А Ахмату-хаджи и правда лучше не приезжать. Тут слишком много людей собралось – не дай Аллах, что случится. Все знают о том, что у Ямадаевых похороны. Кадырова могут по дороге обстрелять, и камикадзе может сюда пройти. Вот так и живем – ждем удара от каждого объятия и рукопожатия. Сегодня вот с утра на кладбище саперов отправили, на могилу Джабраила.
К обеду в дверь постучал Сулим:
– На кладбище поедешь?
