В зале цветов было так много, что идти можно было только по узкой дорожке, проложенной между ними. Фотографии детей и их мам, и мужчин, погибших в первый же день, и десяти спецназовцев, бросившихся под пули. Иконы. Свечи. Стихи на белых листочках. «Не стреляйте в меня! Я учиться хочу», – написано в них. И стихи про Беслан 12-летней Эммы Хаевой, считавшей этот город самым красивым и спокойным. Ее любимый Дом культуры, где «все так чисто и красиво», год назад стал местом скорби матерей, лишенных возможности видеть своих детей. Эмма погибла. Ее портрет – рядом с портретом подруги, Светы Цой. На шведской стенке – листочек размышлений 12-летней, взрослой не по годам Светы. Когда-то эта девочка увидела, как кошка съела своего котенка, и так была потрясена, что написала об этом сочинение. «Наверное, тем, что они съедают своих детей, они уберегают их от чего-то более ужасного», – писала девочка. Света Цой погибла. Яна Рудик с мамой и сестрой Юлей пришла в школу и отсюда не вышла. Она умерла еще 2 сентября ночью – от диабета. Ее мама скрыла это от боевиков. Она боялась, что тело дочери выкинут в окно. Она прижимала его к себе еще 12 часов, пока не погибла сама. И Юля погибла. И самый маленький заложник, белокурый и кудрявый двухлетний Георгий Дауров, погиб. Вместе с бабушкой Инессой. Его папа Вадим был застрелен в первый же день.
Я вышла из зала. Нужно было идти на новое Бесланское кладбище. Рядом со мной мать погибшего 13-летнего Хасана Рубаева Рита. Ее лицо распухло от слез, но слезы все равно капают. Севшим голосом она говорит:
– Дождь. Шестого, когда Хасана хоронили, шел сильный дождь. Все затопило.
6 сентября, о котором говорит Рита, эта земля размокла от проливного дождя. Земля отказывалась принимать гробы. Сейчас здесь все по-другому. Чище. Уютнее. Наверное, потому, что для осиротевших матерей это кладбище – единственное желанное место. Они приходят сюда каждый день.
В 15 часов раздается мужской голос в динамике: «Словно в Вечном огне письмена-имена. Имена. Имена». И зазвучали имена. Всех 331 погибших. Потом звучит колокол. С обтянутого белой тканью мемориала «Древа скорби» слетело покрывало, и я увидела четырех бронзовых женщин, символизирующих четыре стороны света, – всех, кто откликнулся на боль Беслана. Над женщинами парили 50 бронзовых ангелов. В эту же минуту кто-то выпустил вверх большую стаю белых голубей. Они вспорхнули и закружились над кладбищем. Голуби были ручные и искали место, чтобы сесть. Они должны были сесть на бронзовое дерево, как было задумано. Но тут со старого кладбища, расположенного за оградой, поднялась стая ворон. Голуби взметнулись выше, и минут пять вороны теснили их. Все замерли, глядя в небо. Но вороны улетели. Голуби уселись на мемориал, а некоторые полетели к надгробным плитам.
Один сел на могилу 14-летней Софьи Арсоевой. Бабушка Софьи увидела птицу и посветлела лицом:
– Значит, здесь ее душа, Сонина. Она очень в Бога верила.
И бабушка стала очень тихо что-то говорить этой птице. А другая бабушка у могилы 8-летнего Таймураза Даурова громко пела какую-то осетинскую песню. Песня все время прерывалась рыданиями, но бабушка допела ее до конца. На могилах восьмилетних Карины и Хетага Туаевых родители написали: «Простите нас».
У могил троих Батаговых рыдания. У троих Боллоевых – крик. У шестерых Тотиевых – вой. Родителям в этой семье не оставили живым ни одного ребенка. Кто-то теряет сознание. Кто-то лежит неподвижно на могилах. Все остальные медленно обходят кладбище. Надо обойти все могилы. Чтобы дотронуться руками и что-то тихо сказать в прохладный камень. И постоять молча рядом. В этой маленькой республике так принято прощаться.
05.09.2005. «Сначала замочили, а потом не спасли»
Даже если заместитель генпрокурора и другие представители власти скажут о теракте правду, в Беслане им все равно уже не поверят. Люди, сами побывавшие в заложниках и потерявшие в школе № 1 своих близких, твердо убеждены, что свои убивали своих, что многим террористам удалось уйти и что руководители операции должны сидеть на скамье подсудимых.
Римма Батагова живет в доме № 37 по Школьному переулку, всего в нескольких метрах от школы № 1.
Римма вспоминает, как раздались выстрелы и все жители дома, отправившие детей в школу, выскочили на улицу, но было уже поздно. Как ее соседка Сусанна Дудиева, наспех одетая, бросилась в школу, а ее перехватили ополченцы и удерживали силой, пока женщину не забрали родные. А потом Сусанна опознавала в морге своего 13-летнего Заура. Говорят, у мальчика была только одна рана – под коленкой. Он просто сгорел заживо.
– Там много было обожженных, – говорит Римма. – Люди до сих пор в себя прийти не могут от того, что они видели в моргах. После этого говорить нам, что заложники погибли от осколочных ран, – это не просто вранье. Это преступление.
У Риммы в школе погибла племянница Алана. А вообще в этот двор не вернулось несколько десятков человек.
– У нас три дома, те, что рядом со школой, и мы 39 человек похоронили за три дня, – говорит Римма. – Я всегда любила наш двор. Во двор заходишь – дети бегают, кричат, смеются. А теперь никто не смеется, не кричит. Не осталось детей в нашем дворе. А случилось это потому, что никто не работал как надо. По городу за неделю до теракта разгуливали террористы, их видели многие.
Римма уверена, что заложники погибли, потому что по ним стали стрелять свои.
– Огнеметы эти на нашей крыше нашли, – вспоминает Римма. – Нас отсюда повыгоняли в первый же день, потому что тут все простреливалось. А на крышу военные полезли. Они стреляли, потому что им приказали. А кто приказал, никто не знает до сих пор. Помните, когда Путин пришел к власти, он сказал: «мочить в сортире»? Если мы – часть России, то за что нас замочили? В этой школе был избирательный участок, где люди за него голосовали. Вот он их замочил.
Эльбрус Тедтов – редактор бесланской газеты «Жизнь Правобережья». Эльбрус был за стенами школы, когда среди заложников оказался его сын. Мальчик погиб, и за прошедший год Тедтов изучил каждый сантиметр этого спортзала и облазил все дома в округе. И теперь у него есть своя версия случившегося. Эльбрус ведет меня прямо к баскетбольному кольцу в левой части зала и указывает на проем прямо над баскетбольным щитом, под крышей.
– Вот туда выстрелил огнемет, – уверенно говорит Эльбрус. – С крыши дома № 37 по Школьному переулку. На этой же крыше и нашли потом тубусы. Я был и на этой крыше, и на соседней, 39-го дома. Но обзор с крыши 39-го дома закрывают деревья. А с 37-го все как на ладони. И именно это слуховое окно очень хорошо видно. Вот первый взрыв и произошел здесь. Снаряд попал в баскетбольное кольцо, на котором была бомба. И она взорвалась. Посмотрите, как выгнулся каркас.
– Смотрите дальше, – показывает Эльбрус на потолок. – Очаг возгорания был именно здесь, у кольца. Они произвели девять выстрелов из противотанковых гранатометов. Это так называемая «Муха». Мы потом нашли тубусы, а следов от снарядов больше нигде не было в округе – они все в зал ушли. Танки уже в третьем часу стреляли по школе. Раз десять-одиннадцать они выстрелили. Огнеметы тоже стреляли. Тут несколько ночей потом после штурма стены фосфоресцировали, мы все это видели. Потому что напалм применили. Что нам теперь говорят, что огнемет не был зажигательным? Может, огнеметы у нас гасительные? Когда снаряд пробивает потолок, который из стекловаты, там искры достаточно, чтобы загорелось. Кто вообще в такой ситуации применяет тяжелое вооружение? Это они теперь нам хотят доказать, что все было случайно. Не надо дураков из нас делать.
