Встречу нам назначили в белом холле торгового центра, напротив старого здания “Драгстора” на Елисейских Полях. Мы шли через выложенный мрамором зал, отполированный до такой степени, что в нем отражались светильники навесного потолка, и наши шаги гулко отдавались в тишине. Мы заплутали в безлюдных переходах между рассчитанными на туристов арт-галереями и роскошными кальян-барами, в этот час закрытыми; огни нигде не горели, и нам казалось, что мы идем через пустой парк аттракционов, в который еще не хлынули толпы посетителей. Вдруг за одним из поворотов нашему взору открылся, словно Лас-Вегас посреди пустыни, ярко-розовый чайный салон: он выскочил на нас чертиком из табакерки, распространяя сильный запах свежей краски. Нам навстречу вышла дама в черном костюме, прятавшая нервозность за излишне широкой улыбкой.
– Добро пожаловать в порхающий будуар Мадемуазель! – сказала она тоном, каким продавцы обычно пытаются впарить вам кофейные капсулы или обручальное кольцо. – Мадемуазель немного задерживается, но вы пока можете осмотреть наш чайный салон.
– О’кей, – кивнул Патрис. – Но имейте в виду, у нас не так много времени. – И он бросил красноречивый взгляд на свои часы.
Мы обошли эту бонбоньерку, декор которой представлял собой бессовестное смешение абсолютно несочетаемых стилей. Необарочные пилястры соседствовали с хрустальными витринами а-ля Людовик XIV, на обитых розовой тканью стенах висели кружевные стринги. Украшений здесь было столько, что это производило впечатление полнейшей какофонии – так бывает, когда оркестранты перед выступлением все одновременно настраивают инструменты. Но самым диссонирующим элементом на фоне этого базара выглядела крупная фигура Патриса во флисовой куртке цвета беж, который явно не был ее исходным цветом. Он с трудом протискивался между креслами в стиле Марии-Антуанетты и топтал своими грубыми башмаками кукольные коврики в цветочек, а его отражение, дробясь на тысячи осколков, повторялось в зеркалах в жемчужно-серых рамах, слизанных с зеркал Малого Трианона. Немытые волосы, борсетка на поясе, походные непромокаемые штаны – все это плохо сочеталось с английским фарфором.
Пиар-директор – молодой человек лет тридцати в обтягивающей майке с V-образным вырезом, фонтанирующий энтузиазмом, – при виде нас не сумел скрыть огорчения. Наверное, у него мгновенно появилось предчувствие, что дело не выгорит, а присланный “Франс Телевизьон” журналист не вдохновится розовыми подушками из алькантары и чашками с клеймом Royal Albert.
Тем не менее он ничем не выдал своего разочарования и попросил даму в черном костюме принести нам Sugar toys. Затем вдохнул поглубже и начал свою речь.
– У нас тут, – объяснял он, – все устроено в стиле очаровательного-и-экстравагантного-поп-ап-стора-где-поклонники-таланта-его-создательницы-смогут-открыть-для-себя-эксклюзивные-модели-из-коллекции-Сладостей-и-Леденцов.
– Нет-нет-нет! – воскликнул Патрис, хватая за руку готового упорхнуть молодого человека. – Со мной этот номер не пройдет! Извините, но я ничего не понял. Здесь у вас чайный салон, так?
– Да, но… Но это не чайный салон в “классическом” понимании, – сказал молодой человек, изобразив пальцами кавычки.
Затем он пригласил нас за стол – я заметила, что его торс гладко выбрит и смазан кремом, – и сделал знак белокурой девушке в платье с кружевным розовым фартучком, словно сошедшей с картины Вермеера.
– Давайте продегустируем наши новинки. Здесь вы сможете насладиться новыми чувственными лакомствами в виде прелестных вещичек, созданных из разноцветных леденцов…
– О’кей, – сказал Патрис на грани паники. – А можно просто чашку кофе?
У него на лбу выступили бисеринки пота. Он взял бледно-розовую салфетку и утер лоб, но на залысине остался прилипший крохотный клочок розовой бумаги. Мне казалось, что все сидящие за столом отдают себе отчет в абсурдности происходящего, но каждый продолжает упорно цепляться за мысль, что он “на работе”: если люди готовы платить нам за то, что мы делаем, значит, мы еще не окончательно сошли с ума. Пока пиар-директор шептал что-то касающееся нас в свой мобильник, я завороженно смотрела на клочок розовой бумаги, живущий на лбу Патриса своей жизнью. Нас окружали многократно повторенные изображения “Мадемуазель” разного размера, запечатлевшие ее изумительное строение от горла до линии бедер. Соответствующие рисунки украшали стаканы, соответствующие фигурки были вылеплены из сахарного теста, даже свечи воспроизводили линии ее тела: куда ни бросишь взгляд, повсюду наткнешься на “Мадемуазель”. В центре зала стояла белая гипсовая скульптура в натуральную величину. Части ее тела – спина, ягодицы, грудь – были соединены каким-то странным образом, напомнив мне популярную в семидесятые настольную игру “Бадабум”: на коробке был изображен усатый дядька, сооружающий из деревянных элементов разной формы и величины башню, которая должна вот-вот обрушиться, но почему-то не падает. Пропорции отдельных фрагментов скульптуры были нарушены, в результате чего вся фигура целиком по анатомическому строению приближалась к уродству, но в силу каких-то необъяснимых причин производила гипнотическое впечатление красоты. Она притягивала к себе взгляд не хуже какого-нибудь тотема – ты смотришь на нее и не можешь оторваться.
Наскоро проглотив по кусочку от двух-трех тортов, выставленных под прозрачными колпаками, Патрис начал проявлять нетерпение. Мы торчали тут уже целый час. Патрис без конца смотрел на часы, бурчал что-то себе под нос, раскачивался на стуле, звонил кому-то по телефону, а то вскакивал и мерил шагами зал, натыкаясь на расставленные повсюду предметы. Дама в черном костюме предложила нам потрогать руками розовые кружевные стринги, и я заметила, что у Патриса даже борода отсырела от пота.
– Попробуйте, каковы на ощупь осыпанные сахарной пудрой леденцовые цветочки. Обратите внимание на роскошный эффект шоколадной глазури на этих кружевах и шелках…
– А их правда можно есть? – изумилась я.
– Разумеется, – ответила она. – Вот, можете потрогать комбишорты из тающего муслина, украшенного полупрозрачной глазурью.
Патрис вздохнул и достал из борсетки пакет табаку и упаковку бумаги для самокруток с оторванным кончиком. Столкновение с миром, в котором он не понимал ровным счетом ничего, выводило его из себя.
– Пойду фильтры куплю, – сказал он, поднимаясь.
От его шагов задрожали мелкой дрожью все окружающие предметы – коробочки, сахарницы, чашки, статуэтки, пирожные, зеркала, подушечки… Я решила, пока он ходит, подготовить аппаратуру: установила на штатив камеру Карлоса и попросила похожую на персонаж “Кружевницы” официантку включить поярче свет.
В этот момент появилась “Мадемуазель”, ведя на поводке пару крохотных собачонок. Она семенила, прямая как палка, потому что узкое платье, как будто приросшее к телу, не позволяло сделать нормального шага. Мне она напомнила какое-то мелкое животное, вроде японской лани, превращенное феей в принцессу из манги. Она присела на диванчик “маркиза”, не касаясь ни его мягкой спинки, ни обитых шелком подлокотников. Она изображала из себя аристократку, словно маленькая девочка, играющая в королеву, но делала это слишком старательно. С другой стороны, главы государств, соблюдающие правила этикета, порой выглядят не менее нелепо.
