Никогда еще художник не подвергался таким нападкам, такому осмеянию, никому еще не чинили стольких препон. Но что нам до колебаний правительств (я говорю о былых временах), до брани в некоторых буржуазных салонах, до злобных разглагольствований в трактирных академиях, до педантизма игроков в домино? Доказательство дано, вопрос навсегда исчерпан, и вот он, результат, – зримый, огромный, блистательный.
Г-н Делакруа обращался ко всем жанрам, его воображение и мастерство коснулись всех областей живописи. Он писал (и с какой любовью, с каким изяществом!) очаровательные маленькие картины, полные задушевности и глубины, покрыл росписями стены наших дворцов, наполнил наши музеи пространными композициями.
В этом году он вполне обоснованно воспользовался случаем показать значительную часть трудов своей жизни, дав нам возможность, если можно так выразиться, провести осмотр вещественных доказательств. Это подборка была составлена с большим тактом и таким образом, чтобы представить нам наиболее убедительные и разнообразные проявления его души и таланта.
Вот «Данте и Вергилий в аду», творение совсем юноши, совершившее переворот в живописи, и одну фигуру которого долгое время ошибочно приписывали кисти Жерико2 (торс распростертого мужчины). Среди больших полотен допустимо поколебаться в выборе между «Правосудием Траяна» и «Взятием Константинополя крестоносцами». «Правосудие Траяна» – чудесная картина, вся наполненная светом и воздухом, пронизанная возбуждением и торжественностью! Император так прекрасен, толпа, сгрудившаяся вокруг колонн или двигающаяся вместе с кортежем, так шумлива, безутешная вдова в слезах так драматична! Это полотно когда-то ославил своими насмешками г-н Карр, человек с извращенным здравым смыслом3, прицепившийся к розовому коню – будто в природе не существует слегка розоватых коней! – и будто бы в любом случае художник не имел права изображать подобное.
А картина «Крестоносцы» – если оставить в стороне ее сюжет – как глубоко она западает в душу своей грозовой и мрачной гармонией! Какое небо и какое море! Все здесь еще полно кипения и уже спокойствия, как бывает после грандиозных событий. Город за спинами только что проехавших по нему крестоносцев простирается вглубь с чарующей правдивостью. Колышутся знамена, струясь и мерцая в прозрачном воздухе своими сияющими складками. А эта возбужденная толпа, бряцание оружия, пышность одежд и выспренная правда жеста в поворотные мгновения жизни! Обе картины являют по сути шекспировскую красоту, ибо никто после Шекспира не превзошел Делакруа в умении сплавить в таинственном единстве драму и фантазию.
Публика вновь увидит все те бурной памяти картины, которые были восстанием, борением и триумфом: «Дож Марино Фалерио» (салон 1827, любопытно заметить, что «Юстиниан, составляющий законы» и «Христос в Гефсиманском саду написаны в один год), «Епископ Льежский», восхитительная иллюстрация к Вальтеру Скотту, многолюдная, полная действия и света, «Хиосская резня», «Шильонский узник», «Тассо в темнице», «Еврейская свадьба», «Танжерские фанатики» и т. д. и т. п. Но как определить место таких чарующих картин, как «Гамлет» (в сцене с черепом) и «Прощание Ромео и Джульетты», – столь глубоко проникновенных и захватывающих, что взгляд, погрузившийся в их маленький меланхоличный мир, уже не может из него вырваться и беспрестанно туда возвращается?
«Оставленное нами полотно отныне нас и преследует, и мучит»4.
Это не тот Гамлет, какого нам совсем недавно и с таким блеском сыграл Рувьер5, – язвительный, несчастный и яростный, доводящий свою тревогу до исступления. То была романтическая прихоть выдающегося трагика; но Делакруа, более верный, быть может, изобразил нам хрупкого, бледного Гамлета с белыми женственными руками, с почти безжизненным взглядом – превосходную, но слабую и нерешительную натуру.
Вот знаменитая лежащая Магдалина («Магдалина в пустыне») со странной и таинственной улыбкой на устах и такая сверхъестественно прекрасная, что не знаешь, то ли смерть осенила ее своим ореолом, то ли она дивно похорошела, лишившись чувств от божественной любви.
По поводу «Прощания Ромео и Джульетты» у меня есть одно замечание, и, думаю, значительное. Я так часто слышал об уродливости женщин Делакруа, не в силах понять шуток подобного рода, что пользуюсь случаем, дабы опровергнуть этот предрассудок. Как мне говорили, г-н Гюго его разделял. Он жаловался – то было в прекрасные времена романтизма, – что человек, кому общественное мнение принесло известность, сравнимую с его собственной, совершает столь чудовищные ошибки в отношении красоты. Ему случалось называть женщин Делакруа жабами. Что ж, хотя г-н Виктор Гюго выдающийся, достойный резца скульптора поэт, его взор закрыт для духовности.
Мне досадно, что в этом году не появилась «Смерть Сарданапала». Вот там бы все увидели очень красивых женщин – ясных, лучащихся светом, розовокожих; по крайней мере, такими они мне запомнились. Да и сам Сарданапал женственно красив. Вообще женщин Делакруа можно разделить на два разряда: одни легки для понимания, часто взяты из мифологии и красивы по необходимости (например, лежащая нимфа, вид со спины, на плафоне галереи Аполлона). Они дородны, полнолнотелы, пышны и наделены дивной прозрачностью плоти и восхитительными волосами.
Что касается остальных, порой взятых из истории («Клеопатра, глядящая на аспида»), то чаще это все-таки вымышленные персонажи, образы жанровых сцен – то Маргарита, то Офелия или Дездемона, Магдалина, даже сама Пресвятая Дева. Я бы охотно назвал их женщинами душевного мира. Кажется, что они несут в глазах какую-то мучительную тайну, которую невозможно скрыть в глубине души. Их бледность – свидетельство внутренней борьбы. Отличает ли их соблазн преступления или благоухание святости, отмечены ли их жесты томностью или неистовством, в глазах этих женщин таится странный горячечный блеск, отсвет их боли, придающий взору сверхнатуралистическую напряженность.
Но все же это всегда изысканные женщины, в высшей степени изысканные; одним словом, г-н Делакруа кажется мне исключительно одаренным художником, который способен отобразить современную женщину в ее героическом проявлении – дьявольском или божественном. Даже физическая красота этих женщин современна – мечтательный вид, пышная грудь с чуть узковатой грудной клеткой, широкие бедра, прелестные руки и ноги.
Новые полотна мастера неизвестны публике: «Двое Фоскари», «Арабская семья», «Охота на львов», «Голова старухи» (портрет, написанный Делакруа, – редкость). Эти разные произведения свидетельствуют об изумительной уверенности, которую он приобрел. «Охота на львов» – настоящий взрыв (пусть это слово будет понято в правильном смысле) цвета. Никогда еще более красивые, более яркие цвета не проникали в душу через окна глаз.
С первого же беглого взгляда, брошенного на собрание этих картин и при пристальном, внимательном их изучении можно установить несколько неопровержимых истин. Для начала надо заметить (и это очень важно!), что, если взглянуть на картину Делакруа со слишком большого расстояния, чтобы анализировать ее или даже просто понять сюжет, она уже производит на душу глубокое, либо радостное, либо печальное, впечатление. Словно она подобно колдунам и гипнотизерам передает свою мысль на расстоянии. Необычное явление происходит от могущества художника как колориста, который в полном согласии с тонами красок и гармонией (предрешенной в его мозгу) устанавливает зависимость между цветом и сюжетом. Кажется, будто цвет (да простят мне речевые уловки, на которые я иду ради выражения весьма непростой идеи) воспринимается сам по себе, независимо от предметов, которые облекает. Потом эти восхитительные аккорды колорита вызывают мысли о гармонии и мелодии, и впечатление от картины становится подчас почти музыкальным. Один поэт попытался выразить неуловимые ощущения от картин мастера в стихах, искренность которых может показаться странностью:
