В Кратове я не узнала практически ничего. Найти старую дачу без подсказок добрых людей было бы невозможно. В чём прелесть этих дач, я так и не поняла. Посёлок городского типа, везде дома и заборы, пруд превратился в болото, купаться негде, делать совершенно нечего, ничего вокруг нет. Даже грибов, говорят, в лесу не осталось. Зато остались смородина и крыжовник на даче соседей – вот я объелась! Соскучилась по этим ягодам ужасно. Наверное, детям там лучше, чем в «каменных джунглях», вот и едут. Воздух, кстати, не фонтан – кругом машины, а уж доехать туда… В моём детстве Кратово было заполнено просеками, открытыми пространствами, лугами, тропками, лесами. А теперь всё застроили и заборы понаставили выше человеческого роста. Закрыли пространство. Грустно.
Зато в центре Москвы мне понравилось, особенно то, как отстроили разрушенные в тридцатые годы соборы, как отреставрировали старые здания, как вычистили улицы и дворы. К новострою отношение было сложное. Что-то где-то вписалось, но в большинстве случаев, когда мне с гордостью показывали новое здание или даже целый их комплекс, на меня смотрел во всей своей красе какой-нибудь Спрингфилд, Массачусетс. За современной стеклянной красотой надо ехать в Манхэттен, Чикаго, Гонконг, даже тот же Дубай – это их лицо, их марка. А Москве стоит поучиться у Питера и попытаться вписывать новые здания в архитектуру окружающих районов, не искажая лицо города. Плоские стекляшки в московском интерьере смотрятся ничуть не лучше «шедевров» Церетели. Ещё хуже, если хотите знать моё мнение. Но это болезни роста. За центр Москвы и за её хорошие районы я как-то не волнуюсь.
А вот дом, где я выросла, нынче, оказывается, не в лучшей части города. «Щёлковская», мне объяснили, теперь не котируется: там азербайджанцев много. Дружба народов сыграла с нашим двором злую шутку. Асфальт перед домом разворочен, деревянные двери сменили на уродливые железные, лавочки с бабушками исчезли, а огромное пространство, где были детская площадка, небольшое футбольное поле (а зимой – каток) и огромное дерево с тарзанкой, заставили «ракушками» – уродливыми жестяными гаражами. За ними поставили новую школу, и вид из окон теперь ужасный, да и детям совершенно негде играть. Примерно то же самое мы увидели на другом конце Москвы – около дома, где вырос муж. Я пожалела, что поехала. Память штормило. Как можно сравнивать впечатления от России туристов и эмигрантов, ну как? У них же штиль в голове, чистый лист.
К тому же они не понимают язык. Сначала я никак не могла привыкнуть к тому, что все вокруг говорили по-русски, в первые пару дней всё время оглядывалась да удивлялась. На третий день мы с мужем проходили мимо какого-то роскошного отеля и решили туда заскочить на предмет пописать. На всякий случай перешли на английский. Сработало: дверь открыли, заулыбались, на деревянном английском поприветствовали. Потом муж признался мне, что на какую-то долю секунды испугался, что забыл английский язык. Да и мне в первую минуту этот переход был странен; мы уже окунулись в русский с головой. Вообще утверждение, что всё новое – это хорошо забытое старое, себя не оправдало. Чувство новизны было минимальным, преобладало чувство узнавания. Я с удивлением констатировала, что мне вполне уютно в Москве. Более того, в Москве мне интересно. В Америке я ведь фактически живу в парнике и с иными реалиями сталкиваюсь редко. Ни диких собак тебе, ни пьяниц, ни русского языка, ни иллюстрированной «Камасутры» на одной полке с Камю. А тут не соскучишься, столько колоритных персонажей, интересных ситуаций, забавных моментов. Ну какая же я американка? Так, прикидываюсь.
Оказалось, не прикидываюсь. На седьмой день пребывания в городе я пошла в Кремль. Боря не пошёл, сказал, что ему не интересно, и я потопала в гордом одиночестве. Гуляла себя по соборам, слушала экскурсоводов тут и там и вдруг увидела группу американцев. Дальше было просто смешно. Я бросилась к ним как к родным. Затесалась в толпу, поболтала о том о сём, даже пыталась вместе с ними тихой сапой пролезть в Оружейную палату, куда кончились билеты. Но туристов считали по головам и меня турнули. Когда группа скрылась за дверями Оружейной палаты, я быстренько нашла ещё одну и прилепилась к ней. Они просто болтали о чём-то, а я наслаждалась звуками их речи. Господи, как же мне вдруг захотелось обратно, в Америку! Какими родными показались их западноевропейские лица, их американский английский, их форма одежды! Назад, в парничок, в скромное обаяние буржуазии, к раскатывающимся «r», англо-саксонским типажам и кроссовкам на ногах. Назад, в страну эмигрантов, где нет доминантной нации или культуры, где я не чувствую себя каким-то случайно затесавшимся, инородным телом, подавляющим меньшинством. Дело отнюдь не в «лучше или хуже», и Москва ни при чём, мне просто захотелось домой.
В Москве у нас с Борей установился следующий режим: днём мы вместе гуляли по городу, а вечером разбегались по друзьям, знакомым и родственникам. Делать это вдвоём мы не могли: не уложились бы в отмерянные дни, слишком многих людей надо было увидеть. Вечерние встречи с друзьями, родственниками, бывшими одноклассниками и читателями моего блога оказались лучшей частью нашего визита. Я была глубоко тронута проявленным к моей персоне вниманием. Люди бросали важные дела, перекраивали расписания, меняли планы, даже отменяли поездки за город и ехали к чёрту на рога, чтобы увидеть меня. В этом городе живут чудесные люди – надо только места знать. Московские дни и вечера при всей их непохожести объединяло одно: я плыла по волнам своей памяти, то мило покачиваясь, то изо всех сил работая руками и ногами, то расслабляясь, то глотая солёную воду.
Вот такой город – не родной, но и не чужой; не любимый, но дорогой; знакомый, но непривычный; быстро надоевший, но неотпускающий. Москва занимает совершенно уникальное место в моём сознании. В Москве я была не дома, но и не в гостях. В Москве я была в детстве и юности, увиденных сквозь призму… а чёрт его знает чего. Всего. Все обломалось в доме Смешальских. Я уже не помнила, что было тогда, а чего не было. То я видела себя ребёнком в сегодняшней Москве, то взрослой в тогдашней, то вперемешку. Меня мучала ностальгия по чему-то утерянному, возможно, по наивности, невинности, незнанию других миров, по тому хорошему, что было там тогда и тогда во мне, а может, просто по той, кем я могла бы стать. Это было королевство кривых зеркал восприятия, и я в нём заблудилась, безуспешно пытаясь понять, почему мне так хорошо и одновременно так плохо в этой стране и в этом городе, почему так хочется уехать, удрать отсюда, но протянуть ниточку через океан и держаться за неё… или за себя… или за…
Одну вещь я поняла в Москве чётко. Я очень не хочу, чтобы моим детям пришлось куда-то эмигрировать. Ну её к чёрту, эту раздвоенность восприятия и миопию третьего глаза. На мир лучше смотреть с одной колокольни. А то голова начинает кружиться.
Впрочем, вопроса, где дом, не возникало. Домой, домой, пора домой. Увлекательное путешествие на машине времени подходило к концу, качаться на волнах памяти поднадоело. Но сначала был Питер.
Питер встретил нас свиной головой. Нарочно не придумаешь: в центре города, в десяти-пятнадцати шагах от двери гостиницы «Ринальди Олимпия» посреди бела дня лежала полуразложившаяся, гниющая, облепленная мухами свиная голова и воняла так, что лучше бы она курила. В гостинице милые девушки пожали плечами и сказали, что улицу убирает дворник. Мы тоже пожали плечами и пошли наверх в свой номер, надеясь, что когда мы через пару-тройку часов выползем обратно на улицу, головы уже не будет.
