– А у меня дети в три-четыре года из ста кусочков puzzles собирали.
– А разве ваши дети тут выросли?
– Ну, вообще-то мои дети тоже тут выросли, мы же в семидесятые годы приехали, но им уже было, конечно, не три и не четыре. Младшему было семь, а старшей десять.
– Тогда о каких детях речь идёт?
– Да у меня же тут садик был. Двадцать лет. Пол-Шэрона ко мне ходило, все русские, да и американцы многие.
– А, так это вы держали садик? Мне тут много про этот садик рассказывали, очень хвалили, но никто не знал, ни где конкретно он находится, ни кто его держит.
– Вот ведь как… Полгорода вырастила, всего пять лет как закрылась, а уже никто не помнит. – Она как-то вдруг потемнела лицом и положила тяпку на землю.
– Да что вы, помнят! Просто имени и адреса не знают, их дети уже ходят в другие сады, а сами они слишком старые для вашего сада. Ваши выпускники сейчас в средних и старших классах школы, в университетах, а я разговаривала с мамами малышей. Про то, что в Шэроне был замечательный домашний садик, знают все.
– Да, помнят. До сих пор приходят и родители, и сами детки навещают. Очень приятно. Садик действительно был замечательный. Как я их развивала, любила, кормила! Ко мне очередь была, попасть невозможно было.
– А что ж закрылись?
– Ну, здоровье стало не то… Немолодая уже.
Она опять взялась за тяпку и продолжала работать. Тема явно была закрыта. Я подумала, что женщине, судя по всему, лет пятьдесят, если не меньше, – совсем, мягко говоря, не старуха. Чего прибедняется-то? Вон как тяпкой орудует.
– Мы познакомились с другой «русской» семьёй, – радостно сообщила я нашим соседям-доброхотам. – У неё, оказывается, садик был.
– Был, был, у неё рак нашли пять лет назад, пришлось закрыться; детей в другие сады перевели.
– Ой, а как же она сейчас?
– Да ничего, вроде вылечили, но она на пенсию вышла. Муж работает ещё.
Мы по-прежнему редко виделись, но периодически друг на друга натыкались: улица действительно маленькая. Я познакомилась с их взрослыми детьми и вбила, наконец, сыну в голову, что гномик на газоне не игрушка. Они сдружились с моей няней, и выяснилось, что зарплатой её они интересовались лишь потому, что старшая дочь искала на тот момент няню детям. Мне по-прежнему была чужда их манера одежды, разговора и поведения, но разглядеть за этим добрых, открытых и порядочных людей труда уже не составляло.
* * *
Каждое лето в августе мы устраиваем block party: жители двух маленьких улочек, образующих наш круг, собираются в выходной день, жарят мясо, приносят салатики, выпивку, десерт; детишки играются и поливают друг друга из шлангов; новые соседи знакомятся со старыми, старички делятся воспоминаниями о том, на что была похожа эта улица в 1969 году, когда построили первые дома, а мамаши обмениваются рецептами. Всем весело и хорошо, лишь бы дождя не было.
Мы стоим с одной из соседок на тротуаре, обсуждая меню предстоящей партии. Я, как всегда, последняя на раздачу, ничего не запланировала и не приготовила. Интересуюсь, что бы такое принести, чего никто больше не принесёт. В этот момент моя русскоязычная знакомая выходит на крыльцо и начинает поливать цветы.
– Добрый вечер, – кричит соседка, – на block party придёте? Мы не получили от вас ответа ещё!
Она выпрямляется, устало смотрит на нас и тихо говорит:
– Нет, мы не придём, не сможем. Я плохо себя чувствую.
– Что, опять? – так же тихо спрашивает соседка.
– Опять.
Она берёт свой шланги и уходит в другой конец двора. Она явно не в настроении с нами беседовать. Мы быстро меняем тему и продолжаем перечислять обещанные соседками десерты. Мы молоды, у нас маленькие дети, мы не хотим думать о собственной и чьей бы то ни было смерти. Завтра block party, нам нужно обсудить меню.
Я вижу её несколько раз осенью – они едут куда-то на машине. Она худеет, бледнеет, плохо себя чувствует и ни с кем не разговаривает, разве что бегло здоровается. Потом я её уже не вижу да и не думаю о ней, если честно. Старший сын пошёл в школу, дом, дети, работа…
В один прекрасный день я заворачиваю на нашу улицу и вздрагиваю: на их доме висит знак «на продажу». В окнах темно, машины нет. Пытаюсь выспросить у соседей, что случилось, когда, куда делся муж. Никто ничего не знает. Все были заняты этой осенью, а они уже пару месяцев как не показываются. Кажется, она ещё не умерла, а переехала в hospice – дом для умирающих. Ей теперь нужен постоянный уход, и он переехал поближе к ней, а дом продаёт. Но это слухи.
Потом знак исчезает: дом продан.
Я стою на детской площадке в солнечный зимний день. Кибальчиши скатываются с горок и бегают по лесенкам, а мамы пытаются согреться горячим кофе и разговорами. Мой старший сын играет с каким-то мальчиком, я беседую с его мамой. Это её младший сын, «сюрприз» в довольно зрелом уже возрасте. Двое старших заканчивают школу. Спрашивает, где мы живём.
– Да на Луговой, маленькая улочка такая, вы не знаете, небось.
– Как же не знаю? Мои старшие туда в садик ходили пятнадцать лет назад. Русская женщина его держала. Лучший сад был в городе, на мой взгляд. Сколько же в ней было энергии, как она их здорово учила, как вкусно кормила! Они домой идти не хотели, все выходные понедельника ждали. Вы знаете, они до сих пор многое по-русски понимают. А с младшим ткнулась в прошлом году – нет его. Закрылся садик.
И другого такого нет.
– Да, закрылся садик…
Легенды Луговой улицы III
Некрасивая она. Ни косметика не поможет, ни лучший парикмахер, ни щадящий покрой платья – ничего. Несчастливый билет в генетической лотерее: чересчур вытянутое лицо, очень длинный нос, совершенно блёклые глаза, полное отсутствие подбородка, крошечное плоское туловище на слишком большой заднице и короткие кривые ноги впридачу. Между верхней и нижней частями тела разница в три-четыре размера. Я ничего не могу с собой поделать; всё время чувствую себя неловко, как если бы разговаривала с инвалидом или нищим. Внешне это не проявляется, боже упаси. По крайней мере, мне очень хочется верить, что не проявляется – это было бы верхом невоспитанности с моей стороны. Но избавиться от мерзенького чувства жалости, от мыслишек о незаслуженной своей везучести или от нет-нет да и мелькающих в моём мозгу фразочек типа «не дай-то бог такой родиться» я ещё не научилась. Кидайте в меня камни.
Мы боимся об этом говорить. Думать – думаем, но сказать вслух страшно. Покажешься сплетницей, завистницей, просто злой дурой, в конце концов. Но как, как он на ней женился? Неужели не изменяет? Ну да, внешность не должна играть роли, был бы человек хороший, а она человек очень хороший, и хозяйка замечательная, и мать, но есть же предел, правда? Или нет? Какими достоинствами надо обладать, чтобы вот такой, как он, полюбил вот такую, как она? Я редко реагирую на внешность мужчин, меня обычно возбуждает исключительно тот самый сексуальный орган под названием «мозг», но при виде мужа Саманты даже у меня коленки ослабли. По типу – Джордж Клуни или Кларк Гэйбл, жгучий брюнет, высокий, стройный, с обаятельной улыбкой и искрящимися глазами. Смерть бабам. Рядом с ним Саманта смотрится… даже сравнить не с чем. Ну не видела я за всю свою жизнь такого визуального диссонанса в масштабах одной отдельно взятой семьи. В обратную сторону – да. Супермодель и красавица со старым уродом-миллиардером – как же, видели, не в жизни, так по телевизору. Но там миллиардер, хоть понятно, что к чему. А эти в колледже познакомились и уже двадцать лет как неразлучны. Троих детей вон нажили.
