– Это картина моей бабушки! – закричал Юрий. – Мы её сюда из СССР подпольно вывозили, я не могу её продать!
Алименты ему не увеличили, но и не уменьшили. Долг рос, работы не было. Потом было банкротство, опись имущества. Юрий свернул картину, спрятал её в рюкзак, переложил какими-то свитерами и брюками и под покровом темноты отвёз к маме, в другой город. На белой крашеной стене в съёмной квартире не осталось никаких следов, разве что гвоздь пришлось вынуть.
Уловки, «работавшие» в СССР, не проходят в США. Бывшая жена лично позвонила в банк и сообщила про картину. Адвокаты банка сказали, что обязаны описать всё имущество и если им не предоставят картину, то они заведут уголовное дело. Картину пришлось водворить на место. Она должна была покрыть долг и алименты на несколько лет вперёд.
Новая женщина Юрия Анюта с ужасом смотрела, как из дома её возлюбленного выносили вещи на аукцион. Как сжимались его кулаки и ходили желваки, когда снимали картину. Как он долго, невидящими глазами смотрел на гвоздь, потом резко встал и выдернул его из стены.
– Мне было довольно того, что след остался после гвоздя, – тихо не то пропела, не то прошептала Анюта.
Юрий подумал, что, может, действительно довольно.
В такси
Where you going? Sharon? I know Sharon. О, вы по-русски говорите? Хорошо, мне по-русски легче. Давно своих не возил. А откуда прилетели, девушка? Ну, командировка – дело понятное. Компания такси оплачивает, да? Оно и к лучшему, до Шэрона отсюда пилить прилично, долларов на восемьдесят выйдет. Алексей меня зовут, очень приятно.
Машина новенькая, да, вот совсем недавно купил. До этого у меня «Додж Караван» был, но не подходит он для такси совсем. К тому же я старый «Додж» купил, за семь тысяч, а потом ещё девять с половиной тысяч за три года потратил – на ремонт. Но держал машину всегда в хорошей форме, а как же. За три года так ремонтировать намучался, что как только денег накопил, новую машину купил. Это «Форд Виктория» – знаете такую машину? Точно, полицейские на них ездят. Хорошая машина, я ухаживаю за ней, слежу.
…Моя? Да вроде моя. Хотя документы на неё у хозяина медальона. Вы знаете, сколько стоит медальон на такси в Бостоне? А вот и не угадали. Триста. Триста тысяч. И сто надо сразу давать, а остальное можно в долг. У меня таких денег нет, вот и приходится медальон в рент брать – пятьсот долларов в неделю. А документы на машину по закону должны быть у хозяина медальона. Но это формальности. Машина моя, и кроме пятисот долларов в неделю я никому ничего не должен. На себя, считай, работаю.
Вот только пару месяцев эту машинку вожу да «Додж» до этого три года… До того? До того я тоже машину водил, в русской транспортной компании работал, стариков по больницам развозил. Десять долларов в час платили. Я там по одиннадцать-двенадцать часов в день работал, и всё равно не хватало денег. Дочка у меня, жена на инвалидности, с щитовидкой что-то там. Деньги нужны, вот и подался в такси.
…Нет, что вы, в России я машину не водил. Я в Москве главным энергетиком был на очень большом предприятии. Вы когда уехали? Ааааа… Вы не знаете. Ну, неважно. Пятнадцать тысяч человек там работали, а я – главный энергетик. Зарабатывал хорошо, и жена хорошо зарабатывала, она главным бухгалтером работала там же. Никуда бы в жизни не поехал, хотя жена хотела, у неё тут родня, еврейка она у меня. А я русский, Прохоров я, Алексей. Что мне в Америке делать? Не хотел ехать никуда.
А в 98 году дефолт был, слышали? Да, понятное дело, все слышали. Закрыли предприятие наше, денег не стало. Я туда-сюда, помыкался, ребёнок растёт, денег нет, жена тут заболела, короче, согласился. Так что мы здесь уже семь лет почти.
…Какая энергетика, что вы? Мне английский совсем не давался, нет у меня способностей к языку. Сейчас говорю кое-как, но вы же слышали мой акцент? А письменный английский совсем никакой. Тут чтобы инженером-энергетиком быть, надо было экзамен сдать да пару лет учиться.
А чтобы экзамен сдать, надо толстенную книгу терминов выучить. Несколько тысяч. Я учил-учил, и всё никак. Года уже не те, под пятьдесят мне, не пошло. Два раза пытался сдать экзамен, не могу. А жена-то болеет, а дочка-то растёт… Ох, дочка, это отдельная история, да…
О чём я? А, так плюнул и пошёл строителем. Но пару месяцев только выдержал, надо было лазить куда-то, высоко, страховки у меня нет, платили семь долларов в час, денег не было… Да нет, что вы, то официальным строителям платят, у них профсоюз, а я ж так, без лицензий всяких. Ну вот, пошёл тогда в пиццерию. Там в шесть утра надо было быть, а домой я в одиннадцать приходил и спать валился. И так каждый день, и по субботам я там работал. Но хоть какие-то деньги чуток прикопил. Дочка же, жена, ну да, я это уже говорил. Но не выдержал, не мог я столько работать, жизни никакой не было, у дочки проблемы были…
Тогда я в русскую транспортную компанию пошёл, они без опыта брали и десять долларов в час давали. Это я потом понял, что это мало, что обирают нашего брата, а тогда хорошо казалось, да. Ну вот, а теперь такси вожу… Да как вам сказать? С четверга по воскресенье до двух часов ночи, иногда до трёх. Часов пять-шесть посплю – и опять. Выходных нет. Нет, вы меня неправильно поняли, я могу себе выходной в любой день устроить, иногда беру, конечно. Но есть, знаете, такие мёртвые недели, летом несколько, пока все в отпуске, и вокруг Кристмаса тоже, тогда клиентов нет совсем, я даже пятисот долларов в неделю не зарабатываю, которые надо на медальон отдавать. Так что на те недели копить надо. Вот сейчас дочка на новую квартиру переезжает, надо машину ей новую, мебель…
Ей и так за учёбу платить надо, что вы! Она деньги в долг берёт. Вообще она умница у меня, хорошо учится, первая в своём классе, ей стипендию в колледже дают хорошую. Но чего нам это стоило…
Да ну, чего я вас буду своими историями мучать… Интересно? Ну ладно, ехать далеко… Вы знаете, какой самый тяжёлый возраст для эмиграции? Правильно, наш, от сорока – сорока пяти до шестидесяти двух где-то. Адаптироваться уже сложно, на пенсию рано. А хуже всего то, что дети у таких эмигрантов часто подростки, и вот это самое ужасное. Подросткам ведь родители больше всего нужны.
…Нет, вы меня неправильно поняли. Деткам маленьким, конечно, больше нужны, но тем физический уход нужен, забота, ласка, а я не про то. Подросткам твёрдая рука нужна, они же в этом возрасте норовят от рук отбиться. Дисциплина нужна, ориентиры какие-то да чтобы родители противостояли ровесникам, плохим влияниям всяким. Чтобы выручить могли, если ребёнок в передрягу попал или с плохой компанией связался. Короче, авторитет нужен. А какой мы авторитет? Приезжает сюда человек, ему за сорок, язык никакой, потерян, растерян, не знает, куда приткнуться, работы нет, денег нет, стресс жуткий. Он весь своими бедами поглощён. А подросток, в отличие от, скажем, двухлетнего ребёнка, постоянной заботы не требует, ест сам, одевается сам и т. д. Ну, родители и запускают. Ребёнок идёт в школу, язык схватывает на лету, в культуру вписывается за пару месяцев, родители для них и так не авторитет, а эти потерянные безъязыкие эмигранты – не авторитет тем более. Да и не до него им. Пока спохватываются, ребёнок уже связался чёрт-те с кем, а что они могут сделать? Нет, вы мне скажите, что они могут сделать? Они в чужой стране, без языка или с минимальным языком, без связей, без корней – без ничего. Ничего они не могут сделать.
