Моя дееспособность – важнейший вопрос для них.
Они думают, что у меня опухоль, поскольку я порой говорю странные вещи. Я
бессвязно бормочу что-то при встречах и по телефону, и помощники, стоящие у
меня за спиной, кивают, что-то шепчут и думают: “Да, так и есть”. Они правы. У
меня действительно опухоль.
Два года назад я составил завещание, по
которому все переходило моей последней сожительнице – она в то время
разгуливала по квартире в одних леопардовых штанишках.
Да, видимо, я действительно помешан – помешан
на двадцатилетних блондинках с пышными формами. Но потом эта красотка получила
расчет, бумагорезательная машина – мое завещание, а я ощутил страшную
усталость.
Еще раньше, три года назад, я подготовил
завещание – просто ради собственного удовольствия, согласно которому оставлял
все благотворительным организациям – их там значилось более сотни. Как-то мы
ссорились с Ти Джеем, он проклинал меня, я – его, и я рассказал ему об этом
завещании. Он, его мать и их родня наняли банду адвокатов-мошенников и подали в
суд иск с требованием определить меня в клинику для обследования и лечения.
Сильный ход законников, потому что, если бы меня признали недееспособным, мое
завещание было бы аннулировано.
Однако у меня свои адвокаты, и я плачу им по
тысяче долларов в час, чтобы они трактовали законы в мою пользу.
Судья счел меня вполне нормальным, хотя в тот
момент я, вероятно, и впрямь был немного не в себе.
Вскоре после этого в ненасытной пасти моей
бумагорезательной машины исчезло мое очередное завещание, но отправил его туда
я сам, без чьей бы то ни было помощи.
Я одеваюсь в длинные белые одежды из тайского
шелка, брею голову наголо, как монах, и мало ем, отчего тело мое стало
маленьким и сморщенным. Все считают меня буддистом, но на самом деле я
исповедую зороастризм. Моим бывшим женам и детям разница неведома. Я даже могу
понять их и не удивляюсь, что они низко оценивают мои теперешние умственные
способности.
Лилиан и моя первая семья расположились в
комнате для закрытых совещаний на тринадцатом этаже, как раз подо мной. Эта
большая комната, отделанная мрамором и красным деревом, с дорогим ковром на
полу и длинным овальным столом в центре сейчас заполнена взвинченными до
предела людьми. Неудивительно, что среди них больше адвокатов, чем членов
семьи. Свой адвокат есть у Лилиан и у каждого из ее детей, а Ти Джей привел
даже троих, чтобы продемонстрировать собственную значительность и быть
уверенным, что все варианты будут должным образом осмыслены. У Ти Джея больше
проблем с законом, чем у многих заключенных, которым грозит смертная казнь.
В дальнем конце стола установлен большой
цифровой монитор, с его помощью можно будет следить за процедурой
освидетельствования.
Рекс, сорокачетырехлетний брат Ти Джея, мой
второй сын, только что женился на стриптизерше. Ее зовут Эмбер, это несчастное
существо без мозгов, но с чертовски большой грудью. Кажется, она его третья
жена. Вторая или третья?
Впрочем, мне ли осуждать его? Она сидит рядом
с другими женами и/или сожительницами, нервничая в предвкушении раздела
одиннадцати миллиардов.
Первая дочь Лилиан, моя старшенькая,
Либбигайл, ребенок, которого я самозабвенно любил, пока она не уехала в колледж
учиться и не забыла меня. Потом она вышла замуж за африканца, и я вычеркнул ее
имя из завещания.
Мэри-Роуз – последний ребенок, которого родила
мне Лилиан. Она вышла замуж за врача. У того были огромные амбиции, он мечтал
стать супербогачом, но пока они сидели по уши в долгах.
Джейни и моя вторая семья ожидают в комнате на
десятом этаже. После нашего давнего развода она дважды выходила замуж. Почти
уверен, что сейчас она одна. Я нанял детективов, чтобы быть в курсе дел, но
даже ФБР не могло бы уследить за ее перебежками из постели в постель. Как я
упоминал, ее сын Роки погиб. Дочь Джина сейчас здесь вместе со своим вторым
слабоумным мужем, дипломированным бизнесменом. Он вполне способен урвать
полмиллиарда долларов или около того и виртуозно спустить их за три года.
Ну и наконец Рэмбл, сгорбившийся в кресле на
пятом этаже, облизывающий золотое кольцо, продетое через губу в уголке рта. Он
расчесывает пятерней свои липкие зеленые волосы и злобно поглядывает на мать, у
которой хватило наглости явиться сюда с маленьким лохматым жиголо.
Рэмбл надеется уже сегодня стать богатым,
получив состояние только потому, что был мной зачат. У Рэмбла тоже есть адвокат
– хипповатый радикал, которого Тайра увидела по телевизору и наняла, как только
переспала с ним. Они ждут так же, как и остальные.
Я знаю этих людей. Я наблюдаю за ними.
Из глубины квартиры появляется Снид. Вот уже
почти тридцать лет служит у меня мальчиком на побегушках этот кругленький
домашний человечек в белой жилетке, робкий и застенчивый, постоянно согнутый в
поясе, словно он всегда кланяется своему королю. Снид останавливается передо
мной, как обычно, сложив ручки на животе, наклонив голову набок, сладко
улыбаясь, и проникновенно, нараспев, как научился в Ирландии, когда мы туда
ездили, спрашивает:
– Как вы себя чувствуете, сэр?
Я ничего не отвечаю, потому что Сниду отвечать
не требуется, он и не ждет ответа.
– Кофе, сэр?
– Ленч.
Снид моргает, кланяется еще ниже и ковыляет
прочь, подметая пол обшлагами брюк. Он тоже надеется разбогатеть после моей
смерти и, полагаю, считает дни, как и все остальные.
Богатство иметь хлопотно потому, что каждый
хочет урвать у тебя хоть что-то – пусть даже один сребреник. Что такое миллион
для человека, владеющего миллиардами? Отстегни мне миллиончик, старина, ты даже
не заметишь убыли. Одолжи мне денег – и давай оба об этом забудем. Вставь мое
имечко куда-нибудь в завещание, местечко там найдется.
Снид чертовски любопытен, как-то я застукал
его, когда он рылся в моем письменном столе, полагаю, в поисках действовавшего
на тот момент завещания. Он хочет, чтобы я умер, поскольку рассчитывает
получить несколько миллионов.
Какое право он имеет чего бы то ни было
ожидать? Мне давно нужно было его выгнать.
В моем новом завещании его имя не упомянуто.
Он ставит передо мной поднос: запечатанная
пачка крекера “Ритц”, маленькая баночка меда, закрытая крышкой с пластмассовой
печатью, и баночка (двенадцать унций)
“фрески” комнатной температуры. Малейшее
отклонение от меню – и Снид тут же оказался бы на улице.
Я отпускаю его и макаю крекер в мед. Последняя
трапеза.
