Зейдель смотрит на Фло, у которого вопросы
записаны в блокноте.
– Кто ваша младшая дочь? – спрашивает тот.
– От какого брака?
– Ну, скажем, от первого.
– Значит, Мэри-Роуз.
– Правильно…
– Разумеется, правильно.
– Куда она уехала учиться?
– В университет Тулейна, Новый Орлеан.
– И что она там изучала?
– Что-то из области средневековья. Потом
неудачно вышла замуж, как и все остальные. Наверное, дети унаследовали этот
талант от меня. – Вижу, как врачи напряглись и ощетинились. А также представляю
себе, как адвокаты и нынешние сожители и/или жены-мужья прячут улыбки, ведь
никто не станет отрицать, что женился я действительно всегда неудачно.
А потомство производил еще хуже.
Фло оставляет эту тему. Тишен все еще под
впечатлением моих финансовых откровений.
– Владеете ли вы контрольным пакетом акций в “Маунтин-ком”?
– спрашивает он.
– Да, уверен, что это отмечено в ваших
бумагах. “Маунтин-ком” – открытое акционерное общество.
– Каковы были ваши первоначальные инвестиции?
– Около восемнадцати долларов за акцию – всего
десять миллионов акций.
– А теперь это…
– Вчера при закрытии биржи давали двадцать
один доллар за акцию. За последние шесть лет произошел обмен и раздел, так что
сейчас холдинг стоит около четырехсот миллионов. Вы удовлетворены ответом?
– Да… полагаю, да. Сколько открытых акционерных
обществ вы контролируете?
– Пять.
Фло бросает взгляд на Зейделя. Интересно,
долго еще это будет продолжаться? Я чувствую, что устал.
– Есть еще вопросы? – спрашивает Стаффорд. Мы
не собираемся оказывать на них давление, поскольку хотим, чтобы они получили
максимальное удовлетворение.
– Вы собираетесь сегодня же подписать новое
завещание? – спрашивает Зейдель.
– Да, таково мое намерение.
– На столе перед вами лежит то самое
завещание?
– Да.
– Отходит ли вашим детям значительная часть
вашего состояния в соответствии с этим завещанием?
– Отходит.
– Вы готовы подписать завещание прямо сейчас?
– Готов.
Зейдель аккуратно опускает ручку на стол,
задумчиво складывает руки на груди и смотрит на Стэффорда.
– С моей точки зрения, мистер Филан в
настоящее время дееспособен и в состоянии распоряжаться своим имуществом, –
многозначительно произносит он, словно решает вопрос, куда меня направить из
этого чистилища.
Два его коллеги поспешно кивают.
– У меня нет никаких сомнений в его
психическом здоровье, – говорит Стэффорду Фло. – Я считаю, у него очень острый
ум.
– Никаких сомнений? – переспрашивает Стэффорд.
– Ни малейших.
– Доктор Тишен?
– Давайте не будем валять дурака. Мистер Филан
прекрасно знает, что делает. Он соображает гораздо лучше нас с вами.
О, премного благодарен. Вы так добры. Компашка
жалких докторишек, с трудом зарабатывающих сотню тысяч в год. Я сколотил
миллиарды, а вы гладите меня по головке и рассказываете, какой я умный.
– Значит, это единогласное мнение? –
спрашивает Стэффорд.
– Абсолютно. – Они мгновенно соглашаются.
Стэффорд подсовывает мне завещание и дает
ручку.
– Это последняя воля и завещание Троя Л.
Филана, отменяющее все прежние завещания и дополнительные распоряжения к ним, –
произношу я. В завещании девяносто страниц, подготовленных Стэффордом и
сотрудниками его фирмы. Я знаком с концепцией, но окончательного текста не
видел, не читал и не собираюсь. Перелистываю и на последней странице ставлю
росчерк, которого никто никогда не увидит, потом кладу руки поверх папки. Вот
пока и все.
Стервятникам не видать этого завещания.
– Встреча окончена, – объявляет Стэффорд, и
все поспешно собирают вещи. В соответствии с моими инструкциями членов трех
моих семейств настойчиво просят быстро покинуть занимаемые ими комнаты и
удалиться из здания.
Одна камера продолжает снимать меня, эта
запись пригодится для архива. Адвокаты и психиатры спешат уйти. Я велю Сниду
сесть за стол. Здесь же, за столом, – Стэффорд и один из его партнеров, Дурбан.
Когда мы остаемся одни, я достаю из-под своего белого одеяния конверт, открываю
его, вынимаю три листка желтой линованной бумаги и кладу перед собой.
От страха на какое-то мгновение легкая дрожь
пробегает по моему телу. Это завещание потребовало от меня огромных усилий, я
совершенствовал его несколько недель.
Стэффорд, Дурбан и Снид, совершенно сбитые с
толку, уставились на желтые листки.
– Вот мое настоящее завещание, – говорю я и
беру ручку. – Собственноручно написанное мной несколько часов назад.
Датированное сегодняшним днем, а теперь и подписанное сегодня. – Я снова
царапаю свое имя.
Стэффорд слишком потрясен, чтобы что-нибудь
сказать.
– Оно отменяет все предыдущие завещания,
включая подписанное пять минут назад. – Я снова складываю листки и засовываю их
обратно в конверт.
Стискиваю зубы и напоминаю себе, как я хочу
умереть.
Подтолкнув конверт через стол Стэффорду, я
встаю со своей инвалидной коляски. Ноги у меня дрожат. Сердце громко стучит.
Осталось всего несколько секунд. Разумеется, я умру прежде, чем приземлюсь.
– Эй! – кричит кто-то, наверное, Снид. Но я
быстро удаляюсь от них.
Обезноженный идет, почти бежит мимо
выставленных в ряд кожаных стульев, мимо одного из портретов, плохого,
заказанного одной из моих жен, мимо всего – к незапертым раздвижным дверям. Я
знаю, что они не заперты, потому что несколько часов назад все отрепетировал.
– Стойте! – кричит кто-то. Моя челядь
бросается за мной.
Вот уже год, как никто не видел, чтобы я
передвигался самостоятельно. Я хватаюсь за ручку и отодвигаю дверь в сторону.
Воздух обжигающе морозен. Ступаю босой ногой на узкую балконную террасу,
опоясывающую верхний этаж.
