Не выдерживаю, спрашиваю и получаю четкий, продуманный ответ. Оказывается, мой собеседник уже разложил по полочкам мою ошибку и готов все объяснить. Подловил он меня на том, что овал, который я описываю рукой, неровный. Понаблюдав за траекторией движения моей руки, нашел слабое место и раз за разом пользуется своими наблюдениями. Когда он толкает меня в грудь, я слишком рано начинаю отводить толчок в сторону, не жду момента, когда его усилие достигнет своей крайней точки, и в результате слишком сильно срезаю угол овала. Это действие требует от меня лишних усилий и выводит из равновесия, остается подтолкнуть в нужном направлении – и я готов упасть. Да, хорошо он, конечно, разобрался в моих ошибках. Вот только воспользоваться этим разбором полетов мне никак не удается – исправить неровный овал не получается хоть тресни. Еще некоторое время продолжаем крутить туйшоу, но энтузиазм мой потихоньку начинает спадать, и я начинаю поглядывать по сторонам.
Шаньмин ловит мой взгляд и кивает, приглашая в пару. Хотя за время занятий с ним мои руки намотали не знаю уж сколько кругов, кто же откажется от такого предложения? Его туйшоу до сих пор остается для меня загадкой. Его единственное сходство с моим предыдущим партнером заключается в том, что с ним тоже вести диалог на равных до сих пор не получается: мне еще ни разу не удавалось столкнуть Шаньмина, в ста случаях из ста он выводит меня из равновесия.
Однако этим сходство туйшоу Шаньмина и маленького единоборца исчерпывается. Тот был зануда, усыплявший мою бдительность многократным повторением одного и того же движения. С Шаньмином же всегда точно знаю, что через три-четыре круга он меня толкнет. Знаю и ничего не могу с этим поделать. Круг, который описывали руки нашего атлета, был прерывистым, пунктирным, линия, нарисованная милой девушкой, была слишком тонкой, почти не заметной на бумаге. Шаньмин же, как настоящий художник, выводит мягко, но уверенно, с нажимом, но не ломая грифель карандаша. Его движения точны, лишних линий здесь нет – с первого раза он выдает законченный профиль, не нуждающийся в корректировке. Интересно, с чем сравнил бы мои движения Шаньмин?
Ну хорошо, быть может, с прошлой тренировки мне удалось повысить мое мастерство настолько, чтобы хоть разок, но столкнуть учителя? В туйшоу как в споре – почувствовал собеседника, вот он слушает тебя, задает встречный вопрос, чтобы подвести к своей аргументации, ловит на противоречиях, возражает, останавливается на секунду, задумавшись, – и в этот момент ты выдаешь ему пару-тройку своих самых веских аргументов и, не давая опомниться, опрокидываешь. Беда в том, что мне никак не удается словить этот самый момент секундной задумчивости – создается такое впечатление, что таких моментов у Шаньмина просто нет. Взаимодействия со мной он не прерывает ни на мгновение, круг за кругом я жду момента, этой крохотной выщербинки, позволяющей мне вклиниться и разрезать его непрерывную линию, но ее просто нет. Пытаюсь раскачать его, прилагая больше усилий на входе в круг и сохраняя минимально возможный уровень напряжения в момент, когда рука Шаньмина приближается к моей грудной клетке. Бесполезно, разумеется, – очередная попытка раскачать заканчивается рывком в сторону с его стороны, я оказываюсь на полусогнутых ногах с рукой, заведенной за спину в захвате, напоминающем милицейский.
Прием производит впечатление, и мы просим Шаньмина повторить еще раз, помедленнее. Он повторяет раз, затем еще и еще с выражением усиливающейся скуки на лице. В этот момент он явственно напоминает мне меня, когда я по заказу своего семилетнего сына раз за разом переворачиваю его вниз головой, чтобы он смог «походить» ногами по потолку.
– Почему ты редко показываешь нам приемы и связки, как вот эта? – спрашиваем мы, уловив его настроение.
– Отработать приемы – это очень неинтересно, это хорошо для детей и солдат, – отвечает Шаньмин, явно довольный тем, что бессмысленное, с его точки зрения, верчение руками все же прекратилось. – Боевое есть, а искусства – нет, ты стать как машина.
– Но ведь по-другому приемы никак не отработать, только через многократное повторение в связке с туйшоу…
– А почему вы хотеть знать приемы? Туйшоу нужно, чтобы почувствовать другого. А если ты хочешь убивать – это очень просто, есть совсем простые движения. Мне рассказывать историю, как ребенок два года ходить в школу один километр вдоль забора и пальцем водить по этот забор. Потом он играть с другим детьми в школе, толкнуть этим пальцем другого ребенка в голову – и тот умер. Милиция долго искать, кто научить мальчика ушу, но поняла, что учителя нет.
– Шаньмин, большинство из нас, конечно, занимается тайцзи в сугубо оздоровительных целях и становиться великими бойцами не планирует. При этом боевой аспект нам тоже интересен, знаешь, иногда хочется позаламывать кому-то руки.
– Если хочешь ломать руки, лучше заниматься другой, более жесткий стиль единоборства, – ехидно улыбается Шаньмин. – Но если ты просто сломать другим руки, то ты не почувствовать другой, ты просто сломать ему руки. Цель туйшоу – почувствовать единство с другим, не толкать его, а чувствовать его движение. Сначала надо делать форма таолу, чтобы учиться понимать себя, свое движение, а потом туйшоу, чтобы понять движение другой человек. Это очень интересно, когда по-настоящему можешь так чувствовать.
– Но ведь в Китае многие занимающиеся тайцзи учат захваты, заломы и бросковую технику. – Самый веский аргумент мы приберегли напоследок.
– В Китае много люди сегодня часто играть в туйшоу и думать, что такое туйшоу – это не игра, а настоящие боевые искусства. Такие люди не видеть разницы между спорт-ушу и настоящим тайцзи, – отвечает Шаньмин. – Хорошо, сейчас мы лучше делать форма: я вижу, что туй-шоу для вас пока рано, вы еще не очень хорошо почувствовать свое тело.
Простудный вопрос
Глава восьмая,
в которой мы узнаем, можно ли победить простуду гимнастикой
Вчера ты умница, красавица и попрыгунья, а сегодня с утра то и дело наваливается какая-то ватность и вместе с тем жесткость. Моим стройным и, без ложной скромности скажу, спортивным телом постепенно начинают завладевать вялость с усталостью. Самое печальное, что поначалу, беззаботная, я совершенно не отдаю себе в этом отчета.
36,8 °C. Утром я просто думаю, что элементарно не выспалась. Потом, выйдя из дома и без энтузиазма шагая по улице, – что еще не проснулась. Разумеется, в такую погоду так естественно ощущать холод и промозглость каждым сантиметром кожи, включая те, что, казалось бы, надежно укрыты от непогоды топиком, рубашкой и сверху курткой. Ничего, стоит нырнуть из серой уличной мороси в бело-желтую теплоту метро, как накатит долгожданная волна жаркой влажности и ощущение пройдет. Это даже приятно – быстро согреться, покрывшись легкой испариной в душноватой осенней подземке.
Правая придерживает сумку, левая толкает дверь, ноги только что легко справились с лесенкой из десяти… нет шести ступенек, а голова при этом успевает прикинуть, хватит ли оставшихся десяти минут, чтобы добраться до планерки вовремя. Глупости, ведь я полностью себя контролирую, хотя… так ли уж полностью? Откуда-то взялась тяжесть в затылке, постепенно перерастающая в какую-то скованность шеи, а затем и плеч. И стоит выйти из метро, как порывы осеннего ветра начинают противно забиваться под куртку. Нет, скованность эта точно из-за них, просто замерзла, надо поскорее добежать до планерки и там согреться.
