Изображение Луи-Филиппа на монете 1847 г.
15. Но она умерла от «недостатка блеска». Франция, приученная революцией и империей пожинать славу, нашла бесцветным и смешным этот пацифистский до услужливости режим. Говорили, что «Франция скучает». Спасительная, но труднопереносимая скука. Страна полагала себя униженной. Средний класс «понемногу превратился для остальной части населения в мелкую аристократию, заурядную и коррумпированную, и казалось позорным позволять ей управлять страной» (А. Токвиль). Вся молодежь, все образованные люди отдалились от династии. До смерти герцога Орлеанского на него еще надеялись такие люди, как Гюго. После его смерти им некого стало любить. Гизо, весьма уважаемый, проводил политику, которую считал реалистичной и которая не принимала в расчет факт существования идеализма. Англия некстати потребовала от этого правительства, столь для нее дружественного, ряда последовательных капитуляций, которые должны были привести к падению режима. Журналисты и памфлетисты подменили в умах народа образ самого умного из королей вульгарным и смешным персонажем. Коррупция определила неизбежность возникновения оппозиции среди лучших людей страны; этим воспользовались амбиции остальных. Власть, происхождение которой не было легитимным, могла держаться только на славе или на силе. Но она проявляла лишь здравый смысл. Этого было недостаточно. Луи-Филипп подарил Франции несколько самых счастливых лет в ее истории, но французы не живут счастьем. В 1848 г. в Париже вновь началась эпоха авантюр. Оставалось понять, последует ли за Парижем провинция.
III. Что думала и чувствовала Франция в период с 1815 по 1828 г
1. «Революция 1848 года всех удивила», – говорил Ламартин, который, однако, сам же ее и предсказал. Он подразумевал, что она оказалась более внезапной и стремительной, чем можно было предположить. Он ожидал бури, а не раскатов грома в ясном небе. Подобное явление объяснялось латентным электричеством и высоким напряжением общественного мнения. Начиная с 1789 г. Франция напоминала раскачивающийся маятник, который отвели в сторону от его положения покоя и который продолжал безостановочно раскачиваться то вправо, то влево. Революция лишила монархию и аристократию власти, передав ее буржуазии. Бонапарт в период Консульства тщетно пытался удержать страну в положении равновесия и примирить обе половины страны. Реставрация воплощала правую фазу колебаний, и ордонансы явились ее крайним положением. Революция 1830 г. представляла левую фазу, за которой вновь последовало неизбежное возвращение вправо. Эти постоянные колебания на протяжении шестидесяти лет держали страну в лихорадочном состоянии, которое не способствовало ее оздоровлению. Однако благодаря возбуждению, которое оно вызывало, люди стали считать здоровье чем-то неинтересным и пресным. Французы выслушали столько прекрасных речей, возвели столько баррикад, столько раз распевали «Марсельезу», столько раз переходили «Альпы и Рейн», что «в их душах постоянно пели медные трубы», и теперь они не хотели жить без запаха пороха и славы. После каждой революции они испытывали усталость, но недолго, а затем, немного передохнув, предавались пылкому возбуждению. Франция могла бы обрести заурядное счастье в настоящем, не лишенном некоторой привлекательности, но она предпочитала грезить о прошлом или мечтать о будущем. Она прислушивалась к истории или к поэтам. Политика, как и литература, как и чувства, тяготела к романтизму.
Рене Шатобриан. Гравюра XIX в.
2. Мы показали, что со времен Руссо во Франции произошла ответная реакция на классический рационализм и распущенность нравов в пользу любви-страсти и безотчетного религиозного чувства. Появился целый пласт предромантической литературы, от «Исповеди» до «Поля и Виргинии», от мадам де Сталь до Шатобриана. Каковы признаки этой литературы и что такое романтизм? Это одно из немногих понятий, которые трудно поддаются определению. Альфред де Мюссе в своих «Письмах Дюпюи и Котоне» уже высмеял все, что можно было о нем сказать. Прежде всего романтизм – это протест. Шелли и Байрон в Англии, Гёте и Шиллер в Германии, Стендаль во Франции видели в романтизме «право и обязанность поколения выразить новую чувственность новой формой искусства, а в классицизме – совокупность правил, которые предусматривают наложение на современную чувственность тех форм искусства, которые были продиктованы чувственностью прошлых поколений». Гёте, прочитав «Систему природы» барона Гольбаха, подлинного творения эпохи Просвещения, не смог удержаться от смеха. В XVIII в. философы говорили человеку: «Ты – разумное творение, созданное понимать то, что понимают другие люди». Человек XIX в., лирик, считает, что чувства отдельной личности являются критерием правды в той же и даже в большей степени, что и всеобщий разум. Шатобриан, защищая и возрождая христианство, обращается не к рассуждающему разуму, а к сердцу.
Сильвестро Валери. Стендаль в униформе консула республики. 1835–1836
3. Переход от одной школы к другой не был внезапным изменением. Один и тот же писатель может быть одновременно человеком XVIII и XIX в. Руссо в «Общественном договоре» тяготеет к XVIII в., а в «Исповеди» – к XIX в. У Байрона, принца романтиков, любимым писателем был Вольтер, король классиков. Стендаль со страстью человека XIX в. проповедовал философию XVIII в. Тем не менее 1815 г. – это веха, и его поколению, которое достигло тогда юношеского возраста, присуще множество общих черт. Это поколение сражалось и страдало. Оно питало великие надежды, и его постигло разочарование. Все представители думающей молодежи переживают «болезнь века». Вертер – это брат Чайльд-Гарольда, который, в свою очередь, послужил моделью для героев Мюссе. После череды великих событий «дети века» ожидают великого обновления и верят, что классическая традиция должна кануть в Лету. В живописи романтизм представлен Жерико, а затем и Делакруа. В литературе Стендаль жертвует Расином ради Шекспира и никак не предполагает, что в 1950 г. его поклонники будут в равной мере восхищаться и Расином, и Шекспиром. Гюго надевает «красный колпак» на устаревший лексикон, изгоняет и разрубает александрийский стих и пытается писать шекспировские драмы. За революционными «днями» следуют «дни» литературные (премьера «Эрнани»). Новые писатели принадлежат к различным политическим фракциям. Стендаль, антимонархист и человек антирелигиозный, в своем романе «Красное и черное» с явной симпатией анализирует чувства юного плебея, еще очарованного наполеоновской эпопеей, который видит, как его мечты рушатся под напором тщеславия возрождающихся каст и тирании конгрегации. Напротив, Гюго и Ламартин в пору своей юности стараются приспособиться к духу Реставрации. Поскольку добиться успеха в новом веке можно, лишь будучи роялистом и христианином, «дети века» пытаются отыскать моральное оправдание такому отношению в сентиментальном возврате в прошлое. Только спустя четверть века, перестав льстить Июльской монархии, Ламартин, а за ним и Гюго вслед за общественным мнением станут республиканцами.
