Ахилл Девериа. Виктор Гюго в молодые годы. Литография. 1829
4. Но все партии, даже придерживающиеся классических традиций, несли на себе отпечаток романтизма. Жозеф де Местр – это романтик-монархист, точно так же как Шатобриан – романтик-католик. Классик примиряется с реальностью, романтик от нее бежит. Это бегство принимает различные формы: бегство в пространство или в экзотику; бегство во время или в историзм. XIX в. увлекается историей и черпает в ней вдохновение. Это движение началось в Германии в тот период, когда она была оккупирована революционными войсками. В попытке устоять против пропаганды Французской революции, ориентированной на будущее, Германия обратилась к собственным героическим временам. Потом и Франция, после 1815 г., также погрузилась в свои традиции. В XIX в. по всей Европе интерес к истории усилил национализм. В моду входят исторические романы. Виктор Гюго, Виньи, Дюма-отец вдохновляются примером Вальтера Скотта. Во Франции возникает поколение историков: Гизо, Тьер, Огюстен Тьерри, Эдгар Кине, Мишле. Ламартин и Тьер обращаются к истории для разжигания народных страстей. Подобно великим художникам-романтикам, подобно Виктору Гюго и Гюставу Доре, Мишле немного изменяет и возвеличивает своих героев, но образы, которые он предлагает читателям, столь прекрасны, что они становятся для них портретом самой Франции. Многие поколения французов получат представление о монархии и Великой французской революции именно из его произведений. Он считает, что живописует историю Франции, на самом же деле он рисует душу Жюля Мишле. Но он создает надежную форму для воспоминаний и для чаяний французского народа.
5. Мишле служит примером того, до какой степени историк может завладеть историей. Но это черта не только Мишле – это черта эпохи. Классический писатель растворяется в своем произведении, тогда как писатель-романтик сам выходит на сцену. Теперь он описывает не страсти вообще, а свои страсти. Его личная жизнь вплетается в его драмы и романы, она открывается публике. Самые прекрасные стихи Виктора Гюго, точно так же как стихи Байрона, представляют собой их исповедь. Знаменитое стихотворение Ламартина «Озеро» перекликается с любовным эпизодом из жизни поэта. На что можно ответить, что Альцест открывает Селимене те чувства, которые испытывал сам Мольер к собственной жене. Действительно, искусство никогда не было абсолютно обезличенным, но если классик трансформирует и маскирует свои страсти, то романтик выставляет свои чувства напоказ. Классик старается быть в согласии с честно́й публикой, романтик не считается с публикой и своим пренебрежением покоряет ее. Около 1830 г. человек искусства и буржуа вступают в противостояние, но эта оппозиция весьма поверхностна – французский романтик остается по образу жизни точно таким же буржуа, что частично объясняется социальным, почти жреческим характером французской литературы.
Изгнание романтиков из храма («Комеди Франсез»). На карикатуре изображены Гюго, Дюма-отец, Фредерик Леметр и Рашель. 1838
Луи Буланже. Оноре де Бальзак. 1820-е
6. Бальзак является великим историком нравов первой половины века. В его «Человеческой комедии» перед нашим взором проходит вся Франция: провинция с ее политическими интригами, замшелым и высокомерным дворянством, гениальными скупцами, местными музами и вызревающими в тиши страстями; Париж с его мелкими газетенками, с его куртизанками, банкирами, прекрасными и опасными светскими дамами, коммерсантами, судьями, врачами и бандитами. Бальзак, католик и монархист, надеется доказать необходимость моральных и политических традиций, живописуя те излишества, к которым могут привести страсти, когда человек вправе рассчитывать только на собственные силы. Он подтверждает, что правление Луи-Филиппа не было временем великой морали. Не существовало ни глубокой религиозной веры, ни политической убежденности. Только гонка за должностями, стремление к власти, к богатству. Это время промышленной революции, вседозволенности и свободы действий. Это время бальзаковского Кревеля, разбогатевшего торговца, капитана Национальной гвардии, распутника и игрока. Эта буржуазия, особенно в банковской и текстильной промышленности, формирует новый «феодальный строй». В этих богатых буржуазных семьях дело переходит от отца к сыну. Буржуазия эпохи Луи-Филиппа верит, столь же наивно, как некогда аристократия, в свои права главенствующего класса. Этот патронат Божественного права отмечен и своими добродетелями. Он трудолюбив, иногда даже милосерден. Но это милосердие остается снисходительным и плохо скрывает глубокий эгоизм. Англия той же эпохи не намного щедрее. Диагноз, поставленный ей Диккенсом и Дизраэли, столь же суров, как и диагноз Бальзака, но Лондон лучше, чем Париж, сохранял видимость пристойности.
7. Католическая церковь тоже пережила свой кризис романтизма. В XVIII в. ее значение среди придворной и городской элиты ослабело под влиянием доводов и насмешек философов. Но в провинции она сохраняла свой престиж даже во время революции. Бонапарт и Шатобриан – политик и поэт – вернули моду на католицизм среди людей мыслящих. Затем Бональд и Местр, а также бесчинства Карла X вновь его скомпрометировали. Их агрессивный клерикализм пробудил всегда готовый возродиться антиклерикализм, который ярко проявился в разграблении архиепископства. Даже среди буржуазии, находящейся под влиянием христианства, но еще не забывшей своего вольтерьянства, выражалось желание видеть католицизм более либеральным. После 1830 г. священники и миряне – Ламенне, Лакордер, Монталамбер и Озанам пытались заставить Французскую церковь включиться в новый мир. Алексис де Токвиль надеялся примирить «дух свободы с религиозным духом». Тирада постаревшего Шатобриана, возвышенного католика и долгое время неверующего человека, о социализме будущего (в «Замогильных записках») схожа с идеями этого движения. Молодым людям, которых Ламенне принимал в своем поместье Ла-Шене, казалось естественным быть одновременно «кающимися католиками и закоренелыми либералами». Ламенне, осужденный папой, не мог оставаться в лоне Церкви. Трудно примирить принципы революции с доктринами Церкви. Еще долгое время вопрос образования оставался источником конфликтов между Церковью и государством. Реакционный дух конгрегации продолжит свою борьбу против общедоступного христианства из Ла-Шене. Но это движение имело длительные последствия, и социальный католицизм подготовил «христианскую демократию», влияние которой сегодня ощущается во Франции сильнее, чем когда-либо.
Абель Дамуре. Утро в парижском кафе. Литография из журнала «Illustration». 1846
8. К моменту крушения Июльской монархии исторический романтизм уже исчерпал себя. Сознание еще стремилось к уходу от действительности, но скорее в будущее, чем в прошлое. К этому будущему открываются два пути, которые, впрочем, объединяются и сливаются. Быстрое развитие экспериментальных наук, развитие промышленности возрождают веру в прогресс, в постоянно возрастающее движение человечества к счастью. Ренан пишет, но не публикует книгу «Будущее науки». В тот период в каждой коммуне Франции открывается кафе под названием «Прогресс». Романтизм народа сливается с романтизмом науки. Пресыщенные буржуазной жадностью благородные умы, такие как Жорж Санд, с беспокойством наблюдают за соседством несметных богатств и неизбывной нищеты и ожидают от рабочих создания новой Франции. Великие романтики, подобные Ламартину и Гюго, отойдя от своих изначальных консервативных взглядов, эволюционируют в сторону демократических партий. С этого момента Виктор Гюго, под влиянием своей любовницы Жюльетты Друэ, задумывает большой народный роман, который он напишет позже («Отверженные»). Ламартин собирается погрузиться в революцию. Это время великих систем и великих надежд: Фурье, Кабе, Сен-Симон, Прудон предлагают различные формы социализма и коммунизма. Сен-Симон, потомок знаменитого мемуариста, человек выдающегося ума, учитель Огюста Конта и Огюстена Тьерри, обосновал промышленную теорию, которая предполагала, что социальные институции должны иметь своей целью улучшение жизни беднейшего класса и что реформу государства следует поручить промышленникам, потому что у них есть опыт ведения крупных дел. Сен-Симон верит в свободную торговлю, в счастье через развитие технологий и путей сообщения. Вторая империя будет исповедовать эту доктрину. Сен-симоновским промышленникам, как и писателям-романтикам, будущая революция видится лирическим излиянием. «Что создаем мы, господа, что создает наша страна, если не самую возвышенную из поэм?» – спросит Ламартин у студентов на следующий день после февральских событий.
