3. Наполеон III стал императором в год своего сорокапятилетия. Это был полный, грузный мужчина, державшийся с большим достоинством. Длинные усы и бородка придавали его внешности оригинальность, которой многие тогда подражали. Серые глаза казались тусклыми и угасшими, но временами могли метать молнии. Он долго чувствовал себя чужим во Франции. Кроме небольшой группы приверженцев, у него не было друзей – он жил в стране сначала ребенком, а потом узником. Принц-космополит, он говорил «по-немецки как швейцарец, по-английски как француз и по-французски как немец», с осторожной медлительностью человека, не вполне уверенного в выборе слов. Молчаливый, умеющий слушать, всегда любезный, с мягкими манерами, он обладал странным обаянием, которому поддавались как женщины, так и мужчины. «Поначалу я решил, что он употребляет опиум, – говорил один посетитель. – Но нет, это он сам действовал на вас как наркотик, и очень скоро вы попадали под его влияние». Юмор тоже не был ему чужд. Своему кузену, принцу Наполеону, посмевшему сказать ему: «Император? Да у вас нет ничего от императора», он ответил: «Ты ошибаешься, мой дорогой: у меня на руках его семья!» Когда ему сообщили, что маршал Кастеллан, губернатор Лиона, отдал приказ о провозглашении королем Генриха V, он совершенно серьезно ответил: «А я и не знал, что маршал такой инициативный человек». Он не был особенно образован, любил военное искусство, историю и политические теории. После двадцати лет заговоров, всевозможных планов, пленения его голова была полна всевозможных химер. «Поскребите императора, и вы обнаружите политического беженца», – говорил Гизо. Из-за застенчивости он порой был резок, но стремился оставаться доступным для всех, правда его мания всем пожимать руку беспокоила тех, кто обеспечивал его охрану. «Мы постоянно следили за тем, чтобы руки, которые он пожимал, оказывались руками полицейских». Его планы отличались благородством, но всегда были путаными, исключение представляли заговоры, по части которых его можно было назвать своеобразным гением. Причудливая судьба сделала его фаталистом и суеверным. Проведя молодость в Италии среди карбонариев, он осознал силу европейского национализма. Он защищал также право народов на самоопределение, что неожиданно сделало из этого деспотичного правителя поборника либеральной Европы. Он мечтал о европейской федерации. В глубине души Наполеон III полагал себя приверженцем Сен-Симона. Жизнь в Англии научила его лучше понимать устремления рабочих, и гуманизма в нем было больше, чем авторитаризма. «Мои друзья – это люди из мастерских», – говорил он. Но, будучи избранным буржуазией, он, разумеется, не мог создать социалистическую империю, о которой, несомненно, мечтал. «Мне не хватает влияния», – заключал он с грустью. В сущности, человек он был интересный, но как правитель, несомненно, вызывал беспокойство.
Анж-Луи Жане-Ланж. Принц Луи-Наполеон проводит смотр войск на Марсовом поле в мае 1852 г.
Провозглашение Второй империи Луи-Наполеоном 2 декабря 1852 г. Литография из журнала «Illustration»
4. И беспокойство это усугублялось тем, что изолированность от страны превращала его в своего рода инструмент в руках собственного окружения, которое вовсе не внушало доверия. Империя предполагалась наследственной, и так как император не был женат, то наследником был назначен Жером Бонапарт, а после него – его сын, принц Наполеон, по прозвищу Плон-Плон, тридцатилетний молодой человек, умный, открытый новым идеям, антиклерикал, приводящий в ужас консерваторов, однако при этом не вызывающий симпатии у республиканцев. Дочь Жерома, принцесса Матильда Бонапарт, дружившая с Сент-Бёвом, Ренаном и братьями Гонкур, служила связующим звеном между интеллигенцией и империей. Морни, единоутробный незаконнорожденный брат Наполеона III и его сотоварищ по бурной жизни, человек деловой и денди, всенародно подчеркивал свое происхождение и даже поместил в свой герб цветок гортензии, взяв девиз: «l’ace et memento». Он все помнил, но не молчал. В 1853 г. император женился на молодой испанке Евгении Монтихо. Это был брак по любви. Наполеон III увлекался женщинами, но прежде никогда долго не любил ни одну из них. Европейские дворы, не особенно доверявшие этой династии, не стремились предлагать своих принцесс. Никакой Марии-Луизы для нового Бонапарта. Государи смотрели свысока на этого выскочку по боковой линии. «Он не сын своего отца, – говорили они, – а сыновьями своей матери являются все». Объявляя о свадьбе, Наполеон III напомнил французам, что Жозефина тоже не была королевской крови. В Совете министров он заявил: «Господа, я не спрашиваю вашего мнения, я сообщаю вам о своем решении». Он говорил, что сумеет «привлечь старую Европу» и что эпитет «парвеню» звучит блистательно, «когда он получен в результате свободных выборов великого народа». Евгения обладала редкостной красотой: рыжеволосая, с голубыми глазами, с белоснежными плечами. Ее мать была дружна с Мериме и Стендалем. Сама она заметила, что ребенком сиживала на коленях господина Бейля, но ничего не вынесла из его гениальности. Она знала немногое, но знала это на четырех языках и говорила об этом с жаром. Вначале ее считали пустой женщиной, а позже – роковой. Жестокие слова, но в целом справедливые.
5. В начале правления политическое влияние Евгении было незначительным. Императрица ограничивалась ролью законодательницы мод при дворе, который никогда не посещало старое французское дворянство, но который отличался изысканностью. Во дворце Тюильри императрица и ее дамы демонстрировали красоту своих плеч в платьях с кринолинами, прославленных Винтерхальтером. В Компьени Мериме вместе с императором создал приятную атмосферу, где сочетались легкомыслие и просвещенность. Диктанты, напичканные грамматическими трудностями, чередовались с маскарадами, комедиями и шарадами. При дворе охотно принимали писателей, ученых и художников. Пастер и Леверье излагали там свои открытия. Гуно пел, аккомпанируя себе на рояле. Наполеон недолго хранил верность своей красавице-испанке, и знаменитые авантюристки, такие как Кастильоне, без труда завоевывали его благосклонность, к большой выгоде иностранных правительств. «Он гоняется за каждой юбкой», – говорила его кузина, принцесса Матильда. Именно в эти годы, чтобы избежать сцен ревности, император начал делать императрице, католичке-ультрамонтанке, защищавшей интересы Ватикана в ущерб современной Италии, некоторые уступки в политике. В 1856 г. у нее родился сын, принц-император, и материнские заботы о будущем этого ребенка часто оказывали отрицательное влияние на политику Франции. Испанку в народе не любили, как раньше не любили австриячку. Это семейство императорских парвеню и их любительский двор не вызывали ощущения надежности ни во Франции, ни во всем мире. Политика в Компьене «казалась чистой импровизацией, как их шарады». Все колебания, которым подверглась Франция начиная с 1789 г., оставили на ней свой отпечаток. «Я – социалист, – шутил император, – императрица – легитимистка, Морни – орлеанист, принц Наполеон – республиканец. Бонапартист только Персиньи, да и тот ненормальный». Персиньи, министр внутренних дел, участвовал в первых заговорах, и император хранил ему верность из признательности. А императрица его ненавидела, потому что в свое время он противился их браку.
