Гюстав Курбе. Портрет Анри Рошфора. 1874
5. Ничто так не деморализует, как провал. Против империи, победившей в Крыму и в Италии, оппозиция была бессильна. Но катастрофа в Мексике и дипломатическое поражение в Европе изменили равновесие внутренних сил. Озлобленная, униженная страна теперь поддерживала парламентариев, враждебных режиму. Запрещенный во Франции сборник стихов Виктора Гюго «Наказание» распространялся тайно и раздувал ненависть. Под натиском волн общественного мнения усталый и больной император понемногу сдавал позиции. Палатам вернули право парламентского запроса. Тьер говорил правительству: «У вас нет больше права ни на одну ошибку». Сам Наполеон в публичной речи упоминал «черные пятна, омрачившие горизонт». Сент-Бёв, которого некогда порицали за подчинение власти, вновь обрел престиж, защищая в сенате свободу мысли против нового наступления ультрамонтанов. Раздраженные нападками гарибальдийцев на папу, церковники требовали второй Римской экспедиции и чистки в преподавательском составе Франции. Наполеон под натиском правых попытался вновь выступить в защиту светской власти папы, затем, подчиняясь либералам, смягчил суровость законов о печати. Анри Рошфор, маркиз де Рошфор-Люсе, воспользовался сложившейся ситуацией и начал издавать еженедельный непочтительный и остроумный памфлет «Фонарь», первый номер которого содержал знаменитую фразу: «Франция насчитывает тридцать шесть миллионов подданных, не считая подданных недовольству», а еще «Диалог в кафе»: «– Гарсон! Мне Францию… – Только когда она освободится, сударь. – Ну так я подожду!». Это не было чем-то выдающимся, но каждый четверг сто тысяч экземпляров «Фонаря» развлекали парижан на тему правительства. Тогда же был образован комитет по созданию памятника Виктору Бодену, жертве государственного переворота. Но подписчики подверглись преследованию, и их судебный процесс предоставил шанс молодому адвокату Гамбетта́ выступить с убийственными нападками на империю, которые превратили его в кумира молодежи. Заключительная часть его речи восхитила Париж. «Вот уже семнадцать лет, – обращался он к членам правительства, – вы являетесь абсолютными хозяевами Франции… Мы не станем дознаваться, как вы использовали ее богатства, ее кровь, ее честь и ее славу… Но лучше всего, потому что это выдает ваши собственные угрызения совести, говорит о вас то, что вы никогда не осмеливались сказать: „Мы отмечаем годовщину 2 декабря как национальный праздник“. Так вот! Эту годовщину, которую вы не хотели замечать, мы станем отмечать за вас. Каждый год это будет годовщина памяти о наших погибших, и это продлится вплоть до того дня, когда страна, вновь сделавшись хозяйкой своей судьбы, потребует от вас искупления…» Отныне у республиканцев имелся вождь. «Этот Гамбетта, – заметил император, который полагал, что у каждого человека есть своя цена, – действительно обладает большим талантом. Нет ли способа его успокоить?» Но такого способа не нашлось. Правительство стало настолько слабым, что с трудом провело военный закон маршала Ниеля, впрочем совершенно необходимый ввиду создавшегося превосходства немецкой армии. В своей ярости оппозиционеры доходили до того, что забывали об интересах страны.
6. А мог ли император опереться на рабочих? Нет. В 1851 г. рабочие допустили свершение государственного переворота из ненависти к буржуазной республике. Но уже на протяжении десяти лет они держались в стороне. Под влиянием Прудона они объединялись в общества взаимопомощи. Затем интернациональный социализм, сформулированный Марксом и Лассалем, внушил им более грандиозные надежды. Император провел для них несколько неясных реформ, а Маркс обещал социальную революцию. В 1789 г., говорил он, буржуазия победила феодалов; наступит день, и пролетариат победит буржуазию. После этой революции общество уже не будет разделено на классы и средства производства будут принадлежать трудящимся. В 1863 г., во время визита французских рабочих в Лондон, был создан Интернационал. В 1866 и 1867 гг. он проводил конгрессы и требовал национализации транспорта, шахт, лесов и телеграфа. Так как индивидуальные члены были немногочисленны, то сумма взносов оказалась ничтожно малой. Но во Франции рабочие организации вступали в Интернационал массово. На бульварах «белые блузы» распевали «Марсельезу». В романе «Жерминаль» Золя показал роль Интернационала в забастовках той эпохи, которые часто оказывались кровавыми. Значительная часть буржуазии со страхом заговорила о мировой революции. Правительство империи также ее опасалось и использовало войска против забастовщиков, а рабочие-социалисты, как до них буржуазные либералы, становились в оппозицию к режиму. Оппозиция по каждому поводу открыто проявляла свои чувства в отношении императора, который уже не осмеливался принимать ответные меры. Его называли Калигулой и Гелиогабалом. К «испанке» относились так же, как некогда к «австриячке». На церемонии вручения премий Всеобщего конкурса молодой Кавеньяк отказался принять свой венок из рук принца империи. На жалобы императрицы император ответил: «Рано или поздно Луи все равно должен столкнуться с оппозицией». Эта безропотная невозмутимость поощряла нападающих. Куплеты высмеивали семейство «Баденге» точно так же, как некогда высмеивали семейство Луи-Филиппа.
7. Выборы 1869 г. показали, что французы утратили надежды. Кандидаты правительства получили 4,5 млн голосов; кандидаты оппозиции – 4,3 млн. Если принять во внимание официальное давление в пользу первых, то понятно, что для вторых это был триумф. Рошфор был избран в Париже (на дополнительных выборах). Гамбетта, который выступал как «непримиримый», стал депутатом Бельвиля. Даже в провинции наблюдалось брожение. Третья партия смогла набрать сто шестнадцать голосов. Вместе с Тьером и его приверженцами-монархистами они представляли большинство. «Дворец Тюильри охватило нервное напряжение, – пишет Мериме. – Это чувство, подобное тому, которое охватывает вас под влиянием музыки Моцарта перед появлением Командора…» Император, вопреки мнению «мамлюков» авторитарной империи, расценил, что необходимо капитулировать, и изменил конституцию. Сенатус-консульт 1870 г. станет для Второй империи тем, чем был «Дополнительный акт» для Первой империи. Отныне у Законодательного корпуса, как и у императора, появлялась законодательная инициатива. Бюджет голосовался постатейно. Министры становились подотчетны парламенту, а император наделялся правом обращения к народу. Императрица и «мамлюки» тщетно возражали против этого плана. Император тайно провел переговоры с третьей партией, и 2 января 1870 г. Эмилю Оливье было поручено сформировать министерство. Наполеон III предполагал обратиться к Тьеру, у которого было больше опыта. Но Тьер потребовал бы низвести императора до уровня конституционного правителя. Более сговорчивый Эмиль Оливье был к тому же моложе, что, вероятно, соответствовало всеобщему обновлению. «Мы устроим императору счастливую старость», – пообещал Оливье. Он был искренен, и вначале его министерство всех удовлетворяло. Академия, один из очагов оппозиции, нашла председателя совета в кресле Ламартина. Но пессимисты считали, что свобода увенчала здание в тот момент, когда его основание уже рушилось, и Гамбетта оставался все так же непримирим. «Между республикой 1848 г. и республикой будущего вы – всего лишь мост, – заявил он правительству, – и мы перейдем через этот мост».
