11. Священнику, который спросил его перед причастием: «Прощаете ли вы своих врагов?» – он ответил: «У меня не было других врагов, кроме врагов государства». Он говорил искренне, потому что всем пожертвовал в своей жизни ради интересов королевства. При Ришелье восторжествовало чувство национального достоинства. Людовик Святой был человеком, который мог пожертвовать целой провинцией ради идеи. В глазах Людовика XIII и Ришелье величие Франции, которое неразрывно связано с величием короля, является единственной и главной идеей. Величие, но не гегемония. Они вовсе не стремятся установить господство Франции над Европой. Они хотят обеспечить Франции должное место и помешать господству над Европой любой другой державы. Именно по этой причине, а вовсе не из личной ненависти старался Ришелье свалить «громадное дерево австрийского дома»; по этой же причине он был суров с любыми раскольниками, ибо, не имея внутреннего единства, Франция не могла надеяться на внешнюю безопасность. Все историки единодушны в оценке его внешней политики: все ее хвалят и признают, что еще и сегодня она является образцом для французской дипломатии. Но после его смерти внутренняя политика получила разноречивые оценки. Одни обвиняли его в том, что он настолько уничтожил все местные власти и провинциальные свободы Франции, что чрезмерная централизация сделала революцию неизбежной. «Французская монархия, – говорили они, – базировалась на согласии короля с его дворянством, его парламентами и штатами королевства; Ришелье, утверждая, что суверенитет столь же неразделим, как геометрическая точка, проповедуя, что государю принадлежит право как нарушать закон, так и создавать его, разрушил творение наших королей и создал новое правительство, которое оказалось нежизнеспособным». Но другие отвечали, что не Ришелье придумал абсолютизм и что королевство Людовика XIII мало чем отличается от королевства Генриха IV.
12. Вместе с тем совершенно очевидно, что Ришелье хотел абсолютной власти как для короля, так и для самого себя. Он вкусил прелести власти и «полюбил славу больше, чем это дозволяет мораль». Создавая Французскую академию (1635), он мечтал, чтобы Республика Литературы сама осознала свою власть – впрочем, вполне обоснованную – над языком и над произведениями разума. О нем говорили, что он был «наставником французской нации» (Ф. Джустиниани). Он действительно пытался научить французов логике в принятии решений и твердости в их исполнении. Он считал, что французами трудно править, потому что у них «больше сердца, чем рассудка», а потому они одновременно и нетерпеливы, и медлительны. Сколько раз он жаловался на «медлительность Франции»! Но еще во время событий в Корби он понял также, сколь быстры и значительны периоды подъема Франции. Почему же историки приписывают ему еще что-то другое помимо простых и традиционных мыслей? Потому что Ришелье был не просто великим министром – он был еще и превосходным писателем. Ничто не сохраняется во Франции так долго, как совершенство формы. По ясности взглядов и законченности изречений Ришелье в высшей степени был французом. После его смерти французы, ненавидевшие его при жизни, открыли его заново и выразили ему свою признательность.
II. О том, как Фронда стала революцией, но революцией провалившейся
1. Людовик XIII ненадолго пережил Ришелье. Эта двойная смерть поставила под сомнение саму природу Французского государства и королевского абсолютизма. Парламент, униженный кардиналом и охотно предавший бы общественному проклятию его память, искал и почти сразу нашел повод поднять голову. Своим завещанием Людовик XIII сохранил у власти «дух монсеньора кардинала», то есть совет из людей, выбранных Ришелье, которые до совершеннолетия короля-ребенка должны были контролировать регентшу Анну Австрийскую и Гастона Орлеанского, генерального лейтенанта королевства. Анна Австрийская была горделивой испанкой, совсем не злой, но долгое время лишенной нежности из-за безразличия к ней супруга («Королева такая добрая», – говорили о ней). Однако, несмотря на свой безмятежный, невозмутимый и благодушный вид «толстой привратницы» (кардинал де Рец), она была подвержена приступам гнева, и тогда ее голос превращался в пронзительный и визгливый фальцет. Она привела ребенка-короля в парламент и потребовала, чтобы завещание было кассировано и чтобы она стала правительницей без ограничений. Парламент с радостью откликнулся на возможность проявить свою власть и заявил, что «ограничения, наложенные на регентшу, наносят ущерб принципам и единству монархии». Анна получила право сама формировать совет. Чиновники полагали, что она воспользуется своей властью, чтобы до конца уничтожить «дух монсеньора кардинала». Но она удивила всех, избрав первым министром ставленника Ришелье – Джулио Мазарини.
Аллегорическое изображение Анны Австрийской и дофина в окружении фигур Справедливости, Истины и Мира. Гравюра XVII в.
2. Мазарини был итальянцем по рождению, «из мелкой, но благородной семьи». Он был капитаном инфантерии, потом стал (по милости дружбы с понтификом) каноником в Риме, хотя никогда не принимал священнического сана, потом – легатом и нунцием во Франции. Ришелье разглядел в нем ловкого человека, «замечательной изворотливости и хитрости, пригодной, чтобы руководить людьми и забавлять их сомнительными и обманчивыми надеждами». Его сильной стороной было льстить людям, подкупать их, а затем одурачивать. Ришелье был непреклонен и даже суров. Мазарини был сговорчив и не помнил ни об услугах, ни об оскорблениях. «Все увидели, – пишет Рец, – что по ступеням трона, откуда резкий и грозный кардинал Ришелье скорее метал громы и молнии, чем правил смертными, поднимается мягкий и безобидный преемник, который ни к чему не стремится и который находится в отчаянии, что его сан кардинала не позволяет ему жить в смирении, как бы он того желал…» Это была только видимость, но парламент и «великие» поверили, что наступило их царствие: «парламент, освободившийся от кардинала Ришелье, который сильно его унижал, вообразил, что золотой век наступит вместе с тем повелителем, который ежедневно повторял им, что королева хочет править только при помощи их совета. Духовенство, которое всегда являло миру пример подчиненности, проповедовала эту подчиненность под именем послушания. Вот так все вдруг и оказались поклонниками Мазарини…» Все, но особенно королева-мать. Очень добродетельная – или осторожная, – так долго обремененная супругом, который ее не любил, но «в высшей степени наделенная кокетством, присущим ее нации», в свои зрелые годы она вдруг встретила очень красивого мужчину, черные глаза которого ласкали ее, чей исполненный почтения пыл ее забавлял, а тонкое ухаживание не вызывало беспокойства. Каков был характер этой связи? Письма говорят о чувстве более чем нежном. Главное, что очень скоро она уже не могла без него обходиться и всегда поселяла его возле себя, будь то в Пале-Рояль или во время путешествий двора. Дальнейшие события показали, что ее выбор оказался правильным. У Мазарини был совсем иной стиль, чем у Ришелье, и его методы были менее прямолинейны, но он преследовал те же цели и с тем же упорством и сумел передать Людовику XIV государство сильное, как никогда прежде.
3. Для Франции было необыкновенной удачей в момент переговоров, которые должны были завершить долгий период войн, получить своим представителем опытного дипломата. Военная победа была достигнута. В Рокруа (1643) юный герцог Энгиенский (позднее – «Великий Конде») победил «грозную испанскую пехоту». Тюренн, заслужив в Италии свой маршальский жезл, двинулся на Германию. Теперь следовало аккуратно убрать в закрома плоды полученной победы. Мирный конгресс, который, возможно на века, должен был определить судьбу Европы, открылся в 1644 г. Но только в 1648 г. оба Вестфальских договора (в Оснабрюке и в Мюнстере) были подписаны в один и тот же день католическими и протестантскими державами – до этого они вели обсуждения по отдельности. Эти договоры стали триумфом для Франции и для политики Ришелье. Империя вышла из этих войн не просто ослабленной, а совершенно беспомощной. Германия была разделена на 350 независимых государств, каждое – со своей армией и со своей внешней политикой. Были установлены «германские свободы», следовательно Франция была в безопасности. Эти бесчисленные государства никогда не смогли бы договориться, чтобы вести войну против Франции, а Франция всегда могла бы найти среди них союзников. Имперский сейм сохранялся, но он должен был принимать свои решения единогласно, а это на практике означало, что он никогда не примет ни одного. Франция получила в полную собственность Эльзас. Принцип Cujus regio ejus religio
[35] был расширен и на кальвинизм. Каждый подданный должен был принимать религию своей области или своего государя. Если религия его региона не отвечала его убеждениям, то он мог эмигрировать, забрав с собой все свое добро. В результате император сохранял свою власть только в Австрии, Богемии и Венгрии. Швейцария и Нидерланды становились практически независимыми. Испания переставала быть европейской державой. Германии больше не существовало (или еще не существовало). Вестфальские договоры превращали Францию в европейского арбитра.
