11. Вначале казалось, что Англия признала Амьенский договор. Министерство Аддингтона называло себя пацифистским. Британская торговля нуждалась в мире, а английские аристократы стремились вернуться в Париж. Их поразило, что на Елисейских Полях они нашли обнаженных греческих богинь, закутанных в легкий газ, а не окровавленные головы. Но очень скоро последовали взаимные обвинения в неискренности. Англичане позволили в своей прессе нападки на Бонапарта. Тот обвинил их в заговоре с целью его убийства, и не ошибся. Он обвинял их в отказе эвакуироваться с Мальты. Англичане отвечали, что Бонапарт, вопреки Амьенскому договору, притесняет Швейцарию, отделяя от нее кантон Вале, чтобы иметь доступ к Симплонскому перевалу, что он аннексировал Пьемонт и приступил к переустройству Германии. И в этом они тоже были правы. Газета «Монитёр пюблик» напечатала донесение, полное упреков и угроз, относительно восточной «торговой» миссии полковника Себастьяни. Из него англичане узнали, что первый консул не отказался ни от Египта, ни от Индии. В итоге, несмотря на договор, решение Англии сохранить за собой Мальту только окрепло. Бонапарт не был готов к новой войне, но вместе с тем он не мог уступить Мальту, не уронив себя в глазах англичан. Во время бурной сцены он угрожал лорду Уитворту, послу Великобритании в Париже, захватом и разорением Англии на ее острове. Но он плохо знал эту страну и то, как опасно ее провоцировать. «Англичане хотят войны, – заявил он, – но если они первыми обнажат шпагу, то я буду последним, кто вернет ее в ножны». С этого момента он стал готовиться к вторжению в Англию. Он не только сосредоточил в Булони большую армию, но организовал строительство сначала флотилии, а потом и флота из парусных шлюпок. Разве невозможное не было его стихией? Джон Буль, при своей флегматичности и обычном упрямстве, не проявлял признаков волнения. Няньки пугали английских детей «мистером Бонипати». Карикатуристы изображали голову тирана на вилах: «Ах! Мой маленький Бони, что ты теперь думаешь о Джоне Буле?» Волонтеры записывались сотнями тысяч. За неимением ружей британское правительство раздавало им пики. Питт сменил Аддингтона. Это означало, что война будет наступательной, а не оборонительной. Английский флот доминировал на всех морях, захватывал корабли и колонии. «Я вовсе не утверждаю, – ворчал первый лорд Адмиралтейства, – что французы не могут появиться у нас. Я просто говорю, что они не смогут прибыть по морю».
12. Бонапарт от избытка исторического воображения хотел стать императором, но столкнулся с еще существующей оппозицией бывших якобинцев и республиканцев Франции. Однако французский народ стремился сохранить естественные границы, завоеванные революцией: Рейн и Бельгию. Только один человек мог их защитить, и вот теперь англичане намеревались его свергнуть. Тогда революция решила его возвысить. Фуше и его агенты-провокаторы завлекли Даунинг-стрит в ловушку. Потенциальных убийц было много. Скорее, сам выбор между республиканцами, военными и шуанами представлял затруднение. Самого смелого из вандейцев, Жоржа Кадудаля по кличке Жорж, англичане высадили во Франции. Вместе с тем враждебно настроенные или завистливые генералы – Моро, Пишегрю – тоже сговаривались. «Воздух был полон кинжалов». Чтобы начать действовать, Жорж ожидал лишь прибытия принца дома Бурбонов, который обеспечил бы после убийства Наполеона временное исполнение власти. Который из принцев? Полиция колебалась. Бонапарт решил опередить покушение, арестовать и расстрелять одного из Бурбонов. Похищение и казнь юного герцога Энгиенского, не причастного ни к одному заговору, явилось единственным политическим преступлением Бонапарта, но оно было преднамеренным преступлением. Таким образом, Наполеон предполагал решить две задачи: напугать роялистов и придать «голосовавшим» цареубийцам уверенности, что империя не станет контрреволюцией, так как Бонапарт теперь один из них. Получив это кровавое подтверждение, сенат, в котором преобладали бывшие члены Конвента, больше не колебался и предложил Бонапарту императорскую корону. «Я собирался вернуть на трон короля, – сказал умирающий Жорж Кадудаль, – а создал императора…» В результате перехваченных бумаг неудачливого британского агента причастность Англии оказалась доказанной. Это укрепляло позиции Бонапарта. Отныне его устремления обретали реальность. Монархия вызвала бы большее отторжение, чем империя, которая для людей, воспитанных на истории Рима, казалась логичным продолжением Консульства. Наполеон хотел быть помазанным в соборе Нотр-Дам, и непременно папой. Преследуемый мыслью о неустойчивости своего режима, он старался связать его с традиционными институтами и стать императором по Божественному праву. Папа Пий VII нуждался в победителе Европы. Он пообещал приехать. По прибытии он узнал, что Жозефина, которую он собирался короновать как императрицу, не состояла в религиозном браке. Поэтому в ночь накануне коронования он был вынужден благословить в Лувре тайный брак. 2 декабря 1804 г. Наполеон I стал императором французов. Властным, уверенным жестом берет он корону с алтаря и сам, что весьма символично, возлагает ее себе на голову. Потом он поклялся на Библии, что сохранит равенство, свободу и частную собственность тех, кто приобрел национальное имущество, а также обеспечит целостность территории республики. Это означало спасение сущности революции и защиту естественных границ, то есть то, что народ выбрал своими приоритетами. Внешне французы выглядят легкомысленными, но они твердо знают, чего хотят.
Жак-Луи Давид. Коронация императора Наполеона I. Фрагмент. 1805–1807
VIII. Как император завоевал Европу
1. Наполеон получил от папы корону Карла Великого. Мечтал ли он о воссоздании его империи? Многие в это верили. Вызывало удивление, что ему нравилось находиться в Ахене. Потом он поспешил в Милан за ломбардской короной. Он хотел завести двор. Он привлекал к себе бывших аристократов и осыпал их милостями. Он раздавал титулы герцогов и принцев. Он сделал своих братьев королями. Но вместе с тем он был слишком умен, чтобы не смотреть на этот спектакль с некоторой иронией. «Ах, Жозеф, – воскликнул он в день коронации, – если бы отец мог нас видеть!» Потом, уже на острове Святой Елены, он объяснял: «Я чувствовал свою изолированность, а потому повсюду забрасывал в морскую пучину якоря спасения». Этой пучиной было прошлое французского народа. Он стремился достичь ее глубин. Расположившись на троне Дагоберта, он решил провести смотр. Увы! Вещи не могут передать того величия, украшением которому они служили, и «время не хранит уважения к тому, что случилось в другую эпоху». Однако в Наполеоне оставалось что-то и от младшего лейтенанта – корсиканца, и от якобинца и от циника. В его сердце боролись Руссо, Макиавелли и Плутарх. Он произносил революционные фразы: «Трон – это всего лишь доска, обтянутая бархатом». Если в Тюильри он пытался подражать Версалю, то лишь потому, что «гораздо надежнее занимать людские головы всяким вздором, чем умными мыслями». Если он делал из своих маршалов важных наследных вельмож, если он вынуждал их являться в его гостиные в придворных костюмах, то лишь потому, что считал армию слишком неотесанной. Он обращался со своей знатью точно так же, как Людовик XIV обращался со своей, и уничтожал признаки феодализма в зародыше. В конечном счете Наполеон верил только в силу: «Чтобы править, нужно быть военным. Правят только те, кто носит шпоры и высокие сапоги». Поэтому во дворце среди всех вельмож только он один будет носить военную форму. И вновь все у него рассчитано. Его отличает быстрый всеобъемлющий ум и ясность сознания. Никаких заблуждений насчет окружающих. Он владел великим искусством соблазнять без лести. Единственная его слабость (но очень значительная) – слишком живое воображение. Когда нужно было действовать быстро – на поле боя или в Государственном совете, – он был неподражаем. Но как только он начинал строить серьезные планы на будущее, то терял голову. Но мог ли он остановиться? «Делам надо дать первый толчок, – говорил он, – потом они сами повлекут вас за собой».
