Илья Кормильцев, Александр Пантыкин, Андрей Макаревич. Фото Александра Шишкина
Одну шутку он повторял чаще прочих: Калигула возлежал за трапезой, а с двух сторон от него лежали два консула. И вдруг Калигула расхохотался. Консулы ждали — он хохотал. Они вежливо подхихикивали, но ничего не понимали, пока сам Калигула ни пояснил: «Вдруг представил — сейчас хлопну в ладоши, и вас обоих удавят»…
«Представляешь, что у них на физиономиях было?! — хохотал Илья. — Вот не зря его плебеи обожали! Вообще, плебс его считал немного сумасшедшим, но таким "хорошим сумасшедшим". Он же их не трогал, он патрициев резал — плебеи это любят»… Надо признать, плебеи больше Калигулы из ранних императоров любили только Нерона. Его Илья не очень жаловал. Наверное, за глухую рефлексирующую интеллигентщину, свойственную Нерону (меня, признаюсь, именно это к Нерону всегда и привлекало).
Калигула был ему близок именно перехлестом, «перебором» во всем, что этот император творил. Ну и потрясающим чувством юмора — не только проговариваемого, но реализуемого действием, что редкость. Пусть реализация была дикой и странной. Было, было здесь родство натур…
19
Библиотека деда была одним из главных достояний юного Ильи. И находилась она в самом, быть может, любимом в то время для Ильи месте — в квартире бабы Гали. Дед незадолго до того умер, Илья к его памяти относился почти с благоговением…
В квартиру бабы Гали Илья приходил только в то время, когда сама баба Галя была на даче. Приходил не один, с ним приходила толпа народа; на кухне открывали бутылки, в малой комнате на широкую старую кровать бабы Гали ставили палатку; пили, говорили, спорили; время от времени какая-нибудь парочка удалялась в эту палатку… И однажды баба Галя не совсем вовремя вернулась с дачи — в квартире посторонние, на кухне пьянство, в спальной на кровати палатка, где именно в тот момент кто-то занимался любовью… Кончилось весело; Илье вход был запрещен. Но он приходил. Правда, после этого нужно было тщательно скрывать следы посещения. А Илья приходить в эту квартиру любил очень.
Это была квартира деда. У которых с Ильей было взаимное обожание. Илюша родился слабеньким, потому дед завел дачу на Торфянике, такой поселок в самом подсвердловьи. Дачи в те времена были или государственные, или никаких не было, так что поступок деда был довольно-таки отчаянным — то были не «шесть соток», а настоящий дом в деревне, большая редкость. Там Илья рос. Забавно, но метрах в трехстах, на горке, стояла дача Шуры Пантыкина, который тоже там рос. Но до «Урфина Джюса» Илья с Шурой не встречались.
Так о квартире… Дед Ильи к описываемому времени уже скончался, но квартира была полна чудес, богатств и таинств. Богатства эти Илья очень любил. Там были книги… Старая библиотека с томиками «Academia», у которых были вырезаны страницы с предисловиями всяких Бухариных и Каменевых. Там была дореволюционная «Всеобщая история, обработанная "Сатириконом"»… Илья мог бесконечно перечитывать первую часть, писаную Тэффи, Аверченко почитывал, остальных недолюбливал. Там было…
Но лучше остановиться, а то погрязну в библиофилии. Книги Илья всегда обожал. Хотя позже пришел к идее: «Книги — тараканы интеллигенции». Говорил: «Где появляется интеллигент, там начинают размножаться книги; их нужно вовремя выбрасывать»… И верно: последние годы у него были только два шкафа с книгами. Состав полок постоянно мутировал, но число книг в квартире оставалось постоянным. Но это позже, а тогда…
Еще были марки. Дед был филателистом. Среди марок были редкие, были очень редкие. Илья очень гордился парой марок, выпущенных правительством Врангеля в Крыму. Говорил, что стоят они целое состояние. Да и вообще, отношение к квартире бабы Гали было у него достаточно утилитарное. Там столько всего можно было продать! Особое благоговение вызывала «курица» — огромная, выше метра, газетница в виде фазана с распущенным хвостом, куда следовало засовывать газеты. Курица была из серебра. Целиком. В те времена все были нищие, так что «курица» искушала со страшной силой. Время от времени Илья начинал планировать, как он ее продаст. И марки. Да и книги — чего уж!.. А сама квартирка в центре города?.. А дача?!.
Одна была проблема — владела-то всем баба Галя! И унаследовать это все должен был отец Ильи. Или сам Илья?.. И тут была забавная интрига, потому что баба Галя все время переписывала завещание. То «квартира на Илью — дача на отца». То наоборот. То опять все менялось. Илья нервничал. На самом-то деле, баба Галя, уже очень пожилая женщина, пыталась этим крепче привязать к себе сына и внука. А они оба были странные.
Илья был мажор. Дед был довольно крупным партийно-хозяйственным деятелем, который знавал всяких «великих мира сего» (в смысле, «того» — советского). Один мой друг, ныне сам «старый еврей-экономист» (разумеется), в молодости работал под началом деда Ильи. И часто вспоминал, какой тот был замечательный руководитель. Передавал Илье, с которым знаком не был, приветы и предложения написать про деда книжку. Я передавал «дальше», Илья хмыкал. Не написал. Но тут есть забавная перекличка — однажды, уже в «нулевых», Илья вдруг сказал: «Хорошо бы кто-то написал честную книгу про старых советских руководителей — они же были совсем не такие, как теперь рисуется»…
Так вот, он был мажор. Отец — доктор геолого-минералогических наук, профессор. Илья и сам-то всю жизнь был странен, но отец, как мне помнится, переплевывал в этом сына, что называется, «на раз». Высокий, крепкий, когда приезжал на дачу в нашем присутствии, говорил: «Здравствуйте», — после чего брался за тачку или за лопату и работал. Молча, упорно, долго. Когда заканчивал, говорил: «До свидания», — и уезжал. Не помню, чтобы хоть раз он сказал что-нибудь сверх того. Сюда же подверстывается Женька.
Евгений Кормильцев. Любимый человек. Единокровный брат Ильи, то есть отец у них был один, а семьи разные. И между семьями какие-то сложности, так что братья друг с другом были до зрелых лет не очень-то знакомы. И вот начинается рок-клуб, и появляется Женька — поэт «Апрельского марша». Тексты пишет. Илья тоже пишет. И тексты эти многим похожи. «Нутром» похожи, стилистикой, тематикой… Хотя совсем разные. Илья начал злиться. Ему казалось, что Женька ему подражает. Или копирует… И ему это не нравилось. Они с Женькой сталкивались в те времена, но как-то нечасто и нервно.
И вот однажды пришел Илья. Задумчивый. Сел и сидит. И время от времени вскидывается: «Ну, блин, генетика»… «Вот, блин, генетика»… Я поинтересовался, чем ему генетика не угодила. Оказалось, он был в гостях у отца. И там впервые узнал, что отец, оказывается, тоже писал стихи. Которые и дал ему почитать. Чтение Илью просто расплющило. Стихи отца, стихи Женьки и его собственные встали в одну линейку — они были слишком похожи. Генетически похожи. Илья сидел и дулся — «Ну, блин, генетика»…
После этого они с Женькой сошлись моментально. Это было обоюдное обожание — как, наверное, с дедом. Но начал я о бабе Гале…
Наполовину немка (ее матушка звалась Маргарита Карловна Лемке). Высокая, статная блондинка, очень красивая. Я знал ее весьма пожилой, но ощущение красоты исходило от нее мощное. Красоты и строгости. При ней хотелось молчать. Ну, скажем так, «не вякать». Илья часто вспоминал фамилию Лемке и очень любил свою осьмушку немецкой крови. Остальная кровь была в нем русская, но время от времени немецкая осьмушка восставала, и он начинал играть в эдакого бюргера. Причем в Германии его по виду принимали за своего, чем он по приезде какое-то время гордился. Потом забывал, наступало время русской составляющей…
