44
«Америка, Америка»…
Илья не любил Америку. Временами даже как-то ненавидел. Не знаю, почему. Когда я говорил, что это просто страна, он шипел…
Еще в начале 80-х он, похихикивая, рассказывал, что никакой Америки на самом деле не существует, что все эти Централ-парки и Таймс-скверы сделаны вручную в тайных подземных павильонах, расположенных под Мосфильмом; и там эту всю туфту снимают, дабы нам головы морочить, а потом показывают по телевизору… Такая пост-оруэлловская бредятина, она очень его веселила.
С годами это не прошло, а только усилилось и обрело серьезность.
Он говорил: «Они меня только перед смертью увидят». Уж не знаю, с какой силой «они» жаждали его увидеть, но слова опять оказались пророческими. Попал он в Америку незадолго до смерти. И не в Северную, а в Южную. И по чистой случайности.
Леся для продолжения певческой карьеры должна была участвовать в каких-то конкурсах оперных солистов и нашла такой в Лиме. Списалась, ее пригласили. Она пришла к Илье и рассказала, что обо всем договорилась, едем на конкурс. Илья поинтересовался, где, по ее мнению, находится эта «Лима». Она думала, что где-то в Европе, но Лима была в Перу… В общем-то, можно было и не ехать, но Илья уперся и сделал все, чтоб поехать. И съездили.
Илья был счастлив. Конкурс — «на ура». Свежайшая рыба тазиками, и всю ее можно съесть за три песо. Древности всякие… Ну и Леська — статная, высоченная блондинка в тех краях производит воздействие сродни небольшому ядерному взрыву. Народ столбенеет и сгорает на месте. А страна-то католическая, на улице люди сбегались на Леську посмотреть. Глазели, и слышалось: «Дева Мария! Дева Мария!»… Илюше очень понравилось…
Привез он оттуда писку. В больших количествах. И позвал ее пить. Мы пришли, но писка вместе с чемоданом потерялась в Шереметьево, так что пить стали просто водку. И уже «сильно в процессе» привезли с нарочным эту самую писку, но я был совсем никакой, так что — по рассказам — я ее пил, но вкус не помню…
Однако же на предфинале история с Америкой одной Южной не ограничилась. Во-первых, там вышла пластинка «Чужих», в Северной. У нас ее никто не издавал, а там некая украинская фирма из Сан-Франциско выпустила довольно прилично. Все легально — с договором, и т. п… Ну, и ладно — вышла где-то там пластинка и вышла — хорошо. И тут с Дедом — с Олежкой Сакмаровым — случился мощный глюк.
Прошло года два по выходе пластинки, и вот проснулся Сакмаров с утра. Машинально ткнул телевизор — там Жан-Клод Ван-Дамм демонстрирует что-то такое плохосовместимое с жизнью. Олежка просыпается, охорашивается… И чудится ему, что где-то тихо-тихо играет «Come Down» — трек из «Чужих». У людей часто с утра играет какая-нибудь песенка в голове, так что Сакмаров не очень удивляется и продолжает утренние процедуры. А «Come Down» играет. Дедушка продолжает, но уже несколько настораживается, потому что песенка играет как-то слишком последовательно, что утренним песенным глюкам не свойственно — они, обыкновенно, «по кругу» вертятся.
А тут играет дальше и дальше; в песенке продолжительность — восемь минут, и все на одной ноте… Сакмаров уже тормозит внутренний голос, чтоб не играл ничего, а она играет. Сакмаров осматривается. В телевизоре тот же Ван-Дамм — ну, не там же играет!.. Сакмаров вылезает в открытое окно — вдруг там у кого-то играет? Нет, звук из комнаты. Сакмаров возвращается обратно и начинает обследовать саму уже комнату на предмет «откуда звук». Подходит к телевизору — опять Ван-Дамм… Сакмаров включает звук громче — «Come Down» становится громче… И Олежка понимает, что песня с альбома «Чужие» натурально звучит прямо из Ван-Дамма.
Илюше, некогда прошедшем через «эпоху адвокатов», информация понравилась. Кино называется «В аду», чистый Голливуд класса «Б-э». Купили дивидюк, посмотрели — они даже в титрах стоят. А денег — «ку-ку». Можно судиться. Стали выяснять, оказалось, фирмочка из Сан-Франциско прогорела, каталог ее был куплен другой фирмой, покрупнее, голливудские ребята купили права уже у этой фирмы; то есть дело путаное. Илья быстро прикинул, как их развести, но…
Пришлось бы затевать длинную, многоступенчатую акцию, требовалось несколько лет и огромная куча денег. Илья уже болел. Видимо, понимал, что времени не хватит. Потому первичный энтузиазм стал затухать, затухать… Он за это дело так и не взялся.
И в то же время была другая история. Про Сан-Франциско. Туда пригласили «Урфин Джюс» с концертами. Рокеры ехать согласились, а вот брать ли поэта, они даже дебатировали. Не взяли Кормильцева. Мол, «а зачем — он на сцене не стоит»… Не срослось у Ильи с городом хиппи… Быть может, единственным городом, который был Илюше симпатичен в Америке…
45
Об именах — маленькое отступление.
Пишу о людях, которые (многие) живы, некоторые — знамениты; и несколько смущаюсь, поскольку именую их простецки, некоторых — уменьшительно-ласкательно. Но это не панибратство. И не попытка показать, как я с ними близок. Тем более, что с некоторыми я совсем не близок, а даже и наоборот.
Я именую их так, как именовались они в наших с Ильей разговорах. Пробовал пописать иначе — не получается. Срывается интонация.
Бутусов никогда не был Вячеславом. И «Бутусовым» Илья никогда его не называл. Только Слава. Сакмаров же, наоборот, был только Олежка. Или «Дед», «Дедушка», но если я так стану писать, будет не очень понятно. А вот «Дедушка Уральского рока» — Александр Александрович Пантыкин — был Шура. Это когда совсем по-доброму. А так он был «Пантыкин». Когда Илья злился, он называл его старой рокерской (заглазной) кличкой, которую я приводить не буду — я Пантыкина люблю.
Леонид Порохня. Рисунок Александра Коротича
В том, как человека именуют в частной беседе, информации о нем оказывается больше, чем в ином описании, потому я и решил называть всех так, как называли мы наедине с Ильей.
Пока размышлял на эту тему, сделал для себя открытие. Неожиданное. Я звал его Илюшей. Когда злился — Ильей. И тут сообразил, что для меня в устах Ильи имени не было. Не знаю, как он меня за глаза именовал, но в личном общении я для него был исключительно «Порохня».
Теперь интересно — почему?..
46
Саша Касьяненко — последняя его «большая влюбленность». Из которой возникла «Ультра. Культура».
Впрочем, не совсем так. После «Чужих» надо было жить. Оставалось переводить. Теперь уже не из гуманитарных, а самых что ни на есть материальных соображений. И вот здесь началась настоящая переводческая карьера Ильи Кормильцева. За это дело он взялся с жаром истого трудоголика, и результат появился довольно быстро. Скоро Илья уже вел собственную серию в «Иностранке» и очень этим гордился. Ему нравилась редакция, нравился Чхартишвили, он просто «впихивал» всем «Писателя и самоубийство». В общем, все было очень хорошо до тех пор, пока не ушел Чхартишвили, и Илюше не предложили стать главным редактором этой самой «Иностранки».
