Нэнси осталась и во время длительного переезда от Чарльстона до Нового Орлеана ни на минуту не покидала раненого. Она была отличным помощником доктору во время перевязок, при которых баронету не хватало духа присутствовать. У мистера Макдауэла в Новом Орлеане был прекрасный дом, в котором он проводил с семейством несколько зимних месяцев. Возвращаться сейчас на плантацию, где все так живо напоминало его дорогую Сару, казалось ему слишком тяжелым испытанием, и он решил остаться тут, вследствие чего Шарля Леконта по распоряжению Нэнси перенесли в дом мистера Макдауэла.
Шарль все время был в беспамятстве. Доктора, посетившие его в Новом Орлеане, не могли ничего определить. Один из них, наиболее прославленный, следивший за больным целую неделю, сказал, что отказывается что-нибудь сделать для Шарля.
— Если он выживет, — прибавил доктор, — то лишь благодаря своей молодости и сильному организму. Будем ждать часа, когда природе захочется ему помочь. Жизнь полковника зависит теперь от грамотного ухода и Божьей воли.
— Я этого не забуду, доктор, — сказал Уилки, провожая его. — У моего приятеля не будет другой сиделки, кроме меня.
— А я? — воскликнула Нэнси. — Отчего же вы не даете мне возможности помочь вам вырвать его из рук смерти?
Эти слова были сказаны с таким пылом, что Уилки, взглянув на девушку, спросил:
— Значит, вы все еще его любите?
— Люблю ли я?! — ответила она, взглянув на небо и словно призывая его в свидетели.
— Для чего же было доводить до такого отчаяния? — удивился баронет.
Нэнси зарыдала.
— О, сэр Уилки! — вскрикнула она. — Разве вы не знаете, что он прислал мне обратно с одним индейцем опаловое кольцо, залог моей бесконечной любви?
Читатель догадывается, что скоро все объяснилось и дружба между баронетом и Нэнси скрепилась еще больше. Прошло еще двадцать дней, за которые произошло лишь одно событие, на время развеявшее мрачную апатию двух друзей. В одну из таких минут, когда баронет почти не отчаялся в выздоровлении друга, ему подали письмо от генерала Гранта, в котором тот, признавая громадные заслуги Шарля Леконта при осаде Чарльстона, награждал его чином генерала.
— Увы, — сказал Уилки, передавая письмо Нэнси, — может быть, генеральские эполеты украсят гроб нашего бедного Шарля.
Время шло, а больной никак не оправлялся от мучительной лихорадки, которая совершенно его истомила. Баронет уже почти потерял надежду, но Нэнси по-прежнему оставалась спокойна. Однажды ночью, встав опустить штору, она заметила, что Шарль сделал слабое движение. В ту же минуту проснулся Уилки.
— Простите, я, кажется, уснул, — сказал он.
— Тсс! — ответила Нэнси, приложив палец к губам.
— Что случилось? — испуганно спросил баронет. — Не хуже ли нашему дорогому другу?
— Напротив, посмотрите на него, — ответила Нэнси.
И действительно, лихорадка исчезла точно по волшебству. Шарль крепко спал. Ровное, спокойное дыхание явно доказывало, что болезнь отступает.
— О, мисс Нэнси, — радостно зашептал Уилки, — он спасен, и этим мы обязаны только вам.
— Молчите же! Вы видите, он спит, не разбудите его! — сказала Нэнси.
— Молчу, молчу! Но нельзя не поблагодарить Бога и его ангела…
С этими словами добряк Уилки схватил край платья Нэнси и покрыл его поцелуями. Нэнси ответила ему таким умоляющим взглядам, что баронет тотчас же уселся на свое место. Все утро они просидели молча у изголовья спавшего друга. Едва пробило двенадцать часов, как больной вдруг проснулся и, увидев баронета, позвал его.
— Уилки! Это ты?
— Да, друг мой, — в восторге ответил баронет, — да, это я! О, мой старый приятель!
— Ты был моей сиделкой? О, я узнаю тебя!
— Разумеется, — ответил Уилки, — но… Но я не…
Уилки остановился, ища глазами Нэнси, которая вдруг пропала: при первом движении Шарля она скрылась за занавесью кровати.
— Я не устал, хотел я сказать, — продолжал баронет.
Шарль задумался и, взглянув на Уилки, спросил:
— Ты давно уже сидишь со мной?
— Двадцать две ночи мы просидели у твоей кровати, — неосторожно ответил баронет.
— Значит, ты был не один? — быстро спросил больной.
— Нет, то есть… я один. Отчего ты так спрашиваешь?
— Ты сказал «мы просидели»…
— Да?
— Я уверен…
— Это возможно… но я так привык с некоторых пор говорить «мы»… Шарль и я, я и Шарль…
Объяснение не убедило Шарля.
— Я думаю, однако… — сказал он.
— Шарль, дитя мое, — перебил его баронет, хорошо видевший со своего места жесты Нэнси, — это первые слова, которые ты говоришь со времени битвы в Чарльстоне. Тебе, разумеется, теперь лучше, но разговоров на сегодня довольно.
Больной послушно замолчал, но по нахмуренному лбу его было видно, как он старался припомнить все, что произошло в это время. Спустя несколько минут он снова взглянул на друга.
— Нет, ты не был один, — сказал он.
— Уверяю тебя…
— Слушай, как ни слабы мои воспоминания, как ни легки были тени, представлявшиеся моему воображению, но я помню ощущения, которые испытывал, и никогда их не забуду. Я видел в бреду, как ко мне подходила смерть, как ее прогоняло чудесное видение, и я спокойно засыпал после того. Все кончено теперь, действительность опять вступает в свои права. Ах, где мои видения и грезы? Кто мне их вернет?
С этими словами он взглянул на свою руку, на которой не было больше кольца, данного ему Нэнси, и вдруг вскрикнул: кольцо снова было на пальце.
— Уилки! — вскрикнул он дрожащим голосом. — Посмотри!.. Кольцо!.. Опаловое кольцо! Она вернула мне его!.. Она здесь, я чувствую это! Ах, не обманывай меня, Уилки! Скажи мне, она здесь?
— Да, я здесь, — проговорил за занавесью голос Нэнси.
Глава XIX
Как мы прощаем обидевшим нас
Выздоровление Шарля тянулось долго. Он был безмерно рад заботе и ухаживаниям своих друзей, однако оставаться в городе было небезопасно: желтая лихорадка, посещавшая эту местность каждое лето, угрожала принять характер эпидемии. Поэтому мистер Макдауэл и его гости вынуждены были переехать на плантацию. Гарри с грустью решил ехать вместе со всеми и в первый же день своего пребывания на плантации во время прогулки по тенистой аллее изливал свою досаду в следующих жалобах.
— Не везет! — говорил он. — Просто беда! Ах, где вы, славные вечера на бульваре Миш? Милый Париж! Как я тебя люблю!
Гарри шел очень быстро и часто обтирал платком мокрый лоб. В эту минуту чья-то рука опустилась на его плечо.
— А, это вы! — вскрикнул юноша, узнав Макдауэла.
